Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал первый

Комедия «Горе от ума» была закончена Грибоедовым в 1824 году в Тифлисе. В Петербурге он оставил авторизованный список своему другу – Фаддею Булгарину. Её долго не разрешали ни к публикации, ни к постановке в театре. Но когда разрешили, она в короткое время стала классическим русским произведениям, введённым в школьные программы.

Будучи ещё и музыкальным сочинителем Грибоедов оставил несколько фортепианных пьес, из которых наиболее известны два вальса для фортепиано.

О романе Ю.Н. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» знают все.

Менее известно, что в 1969 году на Ленинградском телевидении режиссёрами Розой Сиротой и Владимиром Рецептером был поставлен спектакль по этому роману. Главную роль сыграл Владимир Рецептер. В спектакле были заняты актёры Большого Драматического театра.

Однако Госкомитет по радио и телевидению пьесу запретил. Единственно, чего добилась протестующая интеллигенция, – это закрытый просмотр фильма-спектакля в музее Бахрушина в Москве. Несмотря на почти единодушие в восторженном приёме телеспектакля, он так и не появился на экранах.

Я помню ещё «Тетрадь Володи Лапина», которая вышла в 1961 году.

Владимир Петрович Лапин (родился 15 января 1945 года) рано заявил о своём таланте. Ещё Корней Иванович Чуковский включил его стихи в книгу «От двух до пяти». Его детские стихи ценил также Маршак.

Он и в дальнейшем писал стихи превосходные:

Странно живём: будто и впрямь воскресенье нам суждено,Будто бы в будущей жизни мы сотворим чудеса, а пока чтоЛучше надолго забыться и не смотреть в окно,Где погибает какая-нибудь букашка.Льётся и льётся: с неба, с деревьев, с плащей.Сырость наполнила дом и нюхает наш подстаканник.У музыканта несчастье – простужена виолончель,И у поэта несчастье: слово разводит руками.

По-моему, замечательно. Ни на кого не похоже. Похоже только на Володю Лапина, которого после детских его стихов не стали печатать вообще.

То есть, изредка в каких-нибудь коллективных сборниках. Да и там с одним стихотворением.

Правда, два небольших сборника детских стихов «Верхом» (1976), «По калинку» (1980) всё-таки издали. Но жалели об этом. (Третий детский сборник «Гнездо» не в счёт. Это 1987 год: по стране шла перестройка!)

Отчасти это понятно. Володя был человеком редкой честности и редкого гражданского мужества. Он рано примкнул к диссидентскому движению. А это означало, что заработок будет не всегда и в лучшем случае, если за отзыв на чью-либо рукопись в литературных консультациях.

Гораздо чаще не печатать будут, а вызывать по любому поводу. Быть диссидентом – значит иметь дело с госбезопасностью.

Володе повезло: он не был арестован. Его не ссылали и не гноили в тюремных камерах. Но и жить не давали. Кто бы рискнул из советских редакций печатать его стихи? Или его прекрасные исторические работы? Как много он напечатал во времена перестройки. Сколько журналов сразу обратились к нему, зная, что его стихи украсят их страницы.

Умер он неожиданно. 20 января 2005 года упал на улице и скончался. Не сразу поняли, что он мёртв. Поэтому не сразу и позвонили в «скорую».

Владимир Петрович не был верующим человеком. И всё же писал:

Скользко так! Путь уже, в общем-то, пройден,Что и таили – уже не таим;Дай-ка мне руку: ещё и побродимСколько-то, или ещё постоим.Присочинялся за долгим верстаньемПуть наш (и он же хозяин-артист),Мерян и знаем, но так первозданен —Хоть начинай-начинайся-родись:Солнышко вышло б опять по-дикарски;Всё в нём касается жива-лица,И не дождёшься конца этой сказки,И, чтоб не сказка, не хочешь конца,И исчезать за веками – занудство;Чудо всегда было действенней прав:Знаешь? я чувствую: к нам обернутся,Здесь мы не намертво канем во прах.

После того, как большевики уничтожили его отца, бывшего царского генерала, ушедшего служить в Народную армию Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (КОМУЧ), Сергею Борисовичу Рудакову вместе с матерью удалось в начале двадцатых годов переехать в Ленинград.

В 1928 году Рудаков поступил на литературное отделение Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств Наркомпроса РСФСР, где читали лекции Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Томашевский.

Но в 1930-м курсы закрыли. Рудаков устроился чертёжником. На волне репрессий против лиц дворянского происхождения, последовавших после убийства Кирова, Рудакова выслали в Воронеж, где он жил с марта 1935 по июль 1936-го.

Там он сблизился с О.Э. Мандельштамом. Этому помогло прекрасное знание Рудаковым русской поэзии XVIII–XIX веков. Как выразилась Э.Г. Герштейн, Рудаков зачитывал Мандельштама Сумароковым.

После нескольких встреч Мандельштам предложил Рудакову стать возможным своим биографом и комментатором будущего собрания сочинений. Рудаков стал входить в работу. Записал: «Обнаружились большие вещи, им начисто забытые. Вещи порой первоклассные». Эмма Гернштейн свидетельствует о Рудакове, «что по крайней мере 20 блокнотов были им заполнены под диктовку Осипа Мандельштама, дающего «ключ» к своим стихам».

Мандельштам познакомил Рудакова с Ахматовой.

Дружеские отношения поэтов сохранились, и когда Рудаков вернулся в Ленинград. У него хранились некоторые автографы Мандельштама и часть архива Гумилёва, переданного для работы Рудакову Ахматовой. К сожалению, после гибели Рудакова на фронте (15 января 1944 года; родился 21 октября 1909-го) архив, остававшийся в пустой ленинградской квартире был в большинстве своём утрачен.

После возвращения в Ленинград Рудаков участвовал в работе Пушкинской комиссии Академии наук. Его работа «Новые редакции стихов Катенина» была принята к изданию в VII томе «Временника Пушкинской Комиссии», который не вышел из-за начавшейся войны. Позже уже во время войны Рудаков пишет работу о ритмико-синтаксической структуре «Медного Всадника», горячо одобренную Б.В. Томашевским.

В первые дни Великой Отечественной Рудаков призван в морскую пехоту. Тяжело ранен под Невской Дубровкой в ноябре 1941 года. После длительного лечения признали ограниченно годным, и с лета 1942 года он служит в Москве инструктором Всеобуча.

Попытался помочь своему знакомому-толстовцу оформить отсрочку от призыва. Был за это арестован и по его просьбе направлен в штрафной батальон. «Физически чувствую себя убийственно, – написал он Э.Г. Герштейн. – И, не хуже Лермонтова в его последний проезд через Москву, думаю, что с передовой не вернусь».