Александр Кузнецов (3) - Внизу - Сванетия

Погибаю!» Дед не вышел из пещеры, всю ночь просидел со взведенным курком кремневого ружья, а когда рассвело, спустился вниз и больше туда не ходил. Дед много раз рассказывал эту историю и всегда заканчивал ее тем, что оставил в пещере свое огниво.

Вот отец мне и приказывает: «Возьми ружье и свечку, пойди переночуй в пещере Антона и принеси его огниво. Сделаешь—будешь альпинистом». Я пошел. Бегом поднялся, пока было светло, поохотился, убил улара. Пока не стемнело, все шло хорошо. А потом началось: кто-то ходит, камни сыплются, звуки непонятные, а ночью начались голоса: «Чхумлиан, это ты? Чхумлиан, помоги мне! Спаси меня!» Голос глухой такой, тихий, и не поймешь откуда. Я решил, это отец меня испытывает, и давай петь сванские песни. До сих пор не знаю, кто это был. Отец отказывается, и Мамол (мачеха Миши) говорит, что отец в ту ночь был дома. Может, он послал кого? Не знаю. Так всю ночь и пел песни. Рано утром прибегаю, отдаю улара и огниво. Отец спрашивает:

— Что было?

— Голоса слышал. Звали меня, помощи просили. Про Антона тоже: «Где Антон?»

— Боялся?—допытывался отец,

— Боялся,—говорю,—но сделал. Отец засмеялся.

— Тогда молодец, правду говоришь. Дам тебе денег, пойдешь через перевал в школу альпинизма.

Через перевал Гарваш я пошел один. Должен был еще со мной парень идти, да отказался, а мне не хотелось ждать. Отец, как узнал, побежал с родственниками за мной вдогонку. Вышли они на перевал, увидели следы моего спуска и успокоились, вернулись. А я как раз в трещину провалился метров на десять. Хорошо, снег мягкий оказался. Ледоруб у меня был, подрубил ступени и к ночи выбрался.

Выполнил в альплагере третий спортивный разряд по альпинизму, приняли меня в школу. Русского языка совсем не знал, только два слова—«камень» и «хлеб». В школе я ничего не понял. Практика у меня лучше всех, а по теории знал только один вопрос из всех экзаменационных билетов — про Главный Кавказский хребет. Даже не знаю, какие вопросы у меня были на экзамене. Как спросят что-нибудь, я давай рассказывать про вершины и высоты Главного Кавказского хребта. Засмеялись экзаменаторы и отпустили. Ладно, говорят, научится по-русски, разберется, что к чему. Отца все знали, уважали, дядю Максима тоже, не выгнали, выдали справки. Стал я не Чхумлианом, а Мишей.

Разыгрывали меня в школе, а я тогда шуток не понимал, обижался страшно. Раз Кизель (заслуженный мастер спорта) говорит: «Альпинисты, они все немного того... чокнутые»,—и пальцем у виска крутит. А я думаю: «Как же так?! Отец у меня альпинист, дядя Максим альпинист, сам я теперь альпинист, что ж, выходит, мы все дураки?!» Обиделся.

В другой раз девушке одной внушили, что я собираюсь ее украсть. А тут как раз дядя Максим на коне прискакал, он тогда в Балкарии работал. Вот эта девушка подходит ко мне и просит: «Миша, не надо меня воровать. Когда школу закончим, я сама с тобой пойду в Сванетию». Засмущался я и убежал. Девушек ведь тогда не видел. А они все смеются, надрываются. Но не зло, а так просто. Знаешь, как у нас любят разыграть, хлебом не корми...

Лекций я не понимал и не знал, что нельзя ходить в горах в одиночку. Как получил справки, так и махнул к дяде Максиму в другое ущелье, из Адыл-су в Адыр-су. Прямо через вершину Виатау. Лез по скалам, по стенам, на вершине пришлось заночевать. Показываю Максиму справки, объясняю, как шел. Он слушал, слушал меня да как даст в ухо. «Иди,—говорит,—в Сванетию! Дураком ты был, дураком и остался, ничему тебя не научили. Будешь в Местии коров пасти».

Но потом все хорошо пошло. В 1952 году на первенстве Союза по скалолазанию в Ялте выиграл первое место. В связке с Шалико Маргиани тоже первое место взяли. Правда, однажды была небольшая история... Не поняли мы с отцом друг друга.

...К тому времени Миша сделал немало хороших восхождений, и ему присвоили уже звание мастера спорта. Самым, пожалуй, сложным из него было первопрохождение северной полуторакилометровой стены Тютю-баши. Вместе с Ю. Мурзаевым, Л. Заниловым и А, Синьковским Миша получил за это восхождение золотую медаль чемпиона Советского Союза. Это было в 1956 году, а в следующем году Михаил Хергиани «заявляет» на первенство Союза северную стену Донгуз-Оруна.

Об этом восхождении стоит рассказать, ибо Донгуз-Орун знают многие. Во всяком случае, все, кто хоть раз побывал в районе Эльбруса. Невозможно остаться равнодушным к этой красивой вершине, возвышающейся отвесной стеной рядом с вершиной Накры против горнолыжного подъемника Чегет. Вершина Донгуз-Орун (4452 м) видна в верховьях Баксанского ущелья отовсюду — не Чегета, и с Эльбруса, и из гостиницы «Иткол», и с баз ЦДСА, Динамо, и из Терскола, и просто с дороги. Она прекрасна, эта вершина. Северная километровая стена ее увенчана нависающей шапкой ледника. Время от времени многотонные глыбы льда обламываются и с грохотом летят вниз, раскалываясь на мелкие куски. Серый или бледно-голубой в пасмурный день лед шапки в солнечные дни сверкает до боли в глазах, а вся вершина представляется девственной красавицей, более грозной и неприступной, чем прекрасной. Не верится, что человек сможет, посмеет прикоснуться к ней, не то что покорить, пройдя прямо по стене.

— В команде было четыре человека: Иосиф Кахиани, Женя Тур, Курбан Гаджиев и я,—рассказывает Миша.— На Иосифа я не очень надеялся, ему только что отрезали палец после Эльбруса. Но раз заявлено, стали готовиться. Стена, конечно, опасная, камни летят сверху и прямо на маршрут. Долго выбирали путь, все взвешивали. Потом Курбан отказался. Его можно понять, у него много детей. Женя собирался жениться. Остались мы вдвоем с Иосифом. Ну, думаю, теперь и Иосиф не пойдет, все поломается. Спрашиваю его напрямик. «Миша,—отвечает,—нам врозь нельзя. Если ты решил, я с тобой».

Тут через перевал приходит отец. На меня не смотрит, не поцеловал, не поздоровался:

— Где начальник?

— Отец, что случилось?—я ничего не понимаю.

— Не умеешь ходить умно,— отвечает,— пойдешь домой. Я тебе работу найду.

Пошли вместе к начальнику. Тот говорит отцу, все в порядке, Миша ведет себя хорошо. Маршрут утвержден комиссией. Сложный, правда, опасный, но такое уж наше дело. А отец:

— Как так?! Я получил письмо, твой сын дурак, выбирает самые опасные стены, лезет куда не надо.

— Отец,—говорю,—пойдем посмотрим стену вместе. Если скажешь—нельзя ее пройти,—я не пойду. Подошли под стеку, сели, смотрим. Я дал ему бинокль, объясняю, как думаем идти. Отец смотрел, думал, долго молчал. А потом говорит:

— Вижу, хочется тебе ее сделать. Красивая стена. Иди. Только я не могу под ней сидеть и смотреть на вас, я уйду домой. Как спуститесь, дашь телеграмму. И ушел обратно через перевал.