Николай Бондаренко - Летим на разведку

- Виктор, где Панфилов? Что-то не вижу его.

- Передал, что забарахлил мотор. Ушел на аэродром Веселое, докладывает Баглай.

- Я так и знал! Поведешься с фотографом - добра не жди.

Впереди идущие девятки уже перестроились в колонну звеньев. Вишняков покачиванием с крыла на крыло подает сигнал для перестроения. Звено Пронина заняло установленную дистанцию. Иду в плотном строю. Угадываю по движению губ почти каждое слово, сказанное Вишпяковым и Рипневским. Жесты их тоже мне понятны. Скоро надо будет атаковать цель, и Рипневский указывает на нее командиру, глядя в нижнее остекление. Вишняков отвечает кивком головы, что видит, а Вячеслав припадает глазами к штурманскому прицелу, чтобы хорошо навести самолет и своевременно подать команду на ввод в пикирование.

- Приготовиться к пикированию! - следует очередной сигнал Вишнякова.

Болдырев и я берем принижение, увеличиваем дистанцию, затяжеляем винты. У самолета командира идут на выпуск тормозные решетки - выпускаю их и я на своей машине. Бьют зенитки. Разрывов так много, что кажется, будто фашисты непрерывно вколачивают в небо гвозди с широкими огненными шляпками. Чтобы не опоздать с вводом в пикирование, внимательно смотрю на самолет ведущего. Я иду с принижением. При криволинейном движении на вводе радиус дуги - пути моей машины - будет меньше, чем у самолета Вишнякова. Следовательно, я должен резче входить в пикирование. Вишняков пошел. Энергично отдаю штурвал от себя. Машина стремится к заваливанию в левый крен. Удерживаю ее отклонением элеронов, стараясь точно соблюсти дистанцию и интервал. С пола летит в глаза всякая всячина. Сейчас все, что не закреплено в кабине, даже пятикилограммовый надголовник пилотского сиденья, может висеть в воздухе.

Помню, при первых полетах на пикирование казалось, что вот-вот оторвется сердце. С последующими тренировками все это прошло. Конечно, нам, пикировщикам, тогда не было известно распространенное сейчас слово "невесомость". А ведь каждый испытал это состояние...

Три наших Пе-2 стремительно летят вниз, к цели. Быстро нарастает скорость. Слышимый в кабине гул с каждым мгновением усиливается. Машина звенит как струна. Внимательно слежу за самолетом ведущего. Вишняков держит угол пикирования около восьмидесяти градусов. Смотрю на четыре ФАБа двухсотпятидесятикилограммовые бомбы, подвешенные под фюзеляжем его машины. Вот они отделяются. Я тут же нажимаю на кнопку сбрасывания и вывода самолета из пикирования, вмонтированную в правый рог штурвала. От пятикратной перегрузки тяжелеют веки и слегка мутнеет перед глазами. Чтобы не отстать на выводе, я, как это принято делать, при подходе к горизонту убираю тормозные решетки.

- Командир, бомбы положены в цель. Самолет Болдырева выходит из пикирования нормально! - докладывает скороговоркой Мирошников.

- Хорошо! - отвечаю коротко.

Звено вышло из пикирования в направлении Черного моря. Мой самолет почему-то стремительно обгоняет машину Вишнякова. Убираю газ, но обгон не прекращается.

- У самолета командира не убрались решетки! - кричу я Мирошникову.

- И почему-то Рипневского не видно, - отвечает он.

Я не решаюсь, как это сделал Болдырев, выпуском посадочных щитков (их прочность рассчитана на скорость триста сорок километров в час) затормозить свой самолет. Делаю отворот вправо, гашу скорость и пристраиваюсь к самолету Вишнякова. Звено летит над Черным морем на высоте 1200 метров. На самолете командира эскадрильи что-то неладное!.. Над целью, вероятно на прямолинейном участке пикирования, погиб Рипневский, а Вишняков тяжело ранен. Теперь ясно: уборкой тормозных решеток на машине ведущего никто не занимается. Подхожу еще ближе. В открытую форточку отчетливо вижу лицо командира.

- Что случилось у вас? - кричу я, хотя знаю, что он все равно не услышит.

Евгений Сергеевич повернул ко мне голову. Его лицо от потери крови и боли побледнело. Он малоподвижен, обеими руками держит штурвал...

Машина, не разворачиваясь на обратный маршрут, продолжает полет над морем. Наконец Евгений Сергеевич медленно, с трудом повернулся ко мне и несколько раз качнул головой, давая понять, что на полу кабины лежит Рипневский.

В это время впереди появляются белые шапки разрывов.

- С кораблей стреляют? - спрашиваю Мирошникова и тут же вижу: в двадцати метрах от самолета Вишнякова висит истребитель "Фокке-Вульф-190" и бьет изо всех огневых точек. - Ах ты, гадина! - ору я не своим голосом. Ребята, на хвосте командирской машины "фоккер"! Стреляйте по нему! приказываю экипажу. - Где наши "яки"? Баглай, где капитан Кочетков со своими орлами? - спрашиваю стрелка-радиста.

- Я их не вижу!

- Стреляйте! И смотрите внимательно! - снова обращаюсь к экипажу.

- Командир, доверни машину вправо на тридцать, - просит Баглай, - чтобы вести прицельный огонь.

- Не могу! Нарушу строй! Штурман, стреляй!

Баглай ведет огонь из нижней установки. Длинной прицельной очередью бьет по "фоккеру" Сторожук.

- Молодец! - хвалю я его. Смотрю на "фоккеры". Тупоносые. А с хвоста такие же худые, как "мессер".

После короткого поединка пулемет Сторожука замолкает. Из-под правого мотора самолета Вишнякова, из щели, образованной нижним капотом и мотогондолой, показался небольшой язык пламени. Я и Болдырев, не нарушая строя, ведем свои самолеты.

Вдруг загорается и самолет Болдырева. Борис уходит влево к берегу на вынужденную посадку.

- Не могу достать гада! На стволе дымит смазка! - ругается Баглай и прекращает стрельбу.

Гитлеровец, пилотирующий "фоккер", очень опытный. Он хорошо знает секторы обстрела пулеметов Пе-2. Знает и то, что три сбитых русских самолета - виза на длительный отдых. Он очень старается. Но он еще не знает, что Сторожук уже дал ему другую визу. Мне отчетливо видна тоненькая, как веревочка, струйка дыма, которая тянется за хвостом "фоккера". Но гитлеровец, очевидно, не замечает, что его самолет подбит.

Взмыв вверх и выполнив переворот через левое крыло, он бросается на меня. Надо скорее развернуться вправо! Но что с командиром? Я вижу, что его горящая машина летит в прежнем направлении. У меня не хватает духа бросить Вишнякова, хотя знаю, что помочь ему ничем не смогу. "Фоккер" снова дает очередь, теперь ужо по нашему самолету. Я весь сжался. Снаряды и пули (будто лупит кто-то дубинками) часто барабанят по левому борту машины. Резко разворачиваюсь к берегу и вижу, как, отвесно пикируя, проносится мимо объятый пламенем и дымом "Фокке-Вульф-190".

В это время и машина Вишнякова падает в море. Воздушный бой резко оборвался.

Мы одни над этой кажущейся бездонной водной стихией. Горит консольный бак моей машины. Уходит назад черная полоса дыма. Фриц ударил и по левому мотору: стрелка, показывающая давление масла, подошла к нулю. Быстро поползла вправо, на повышение, стрелка термопары. "Надо дать полный газ. И садиться на фюзеляж в Байдарской долине", - мгновенно созрело решение. Правда, поврежденный мотор работает без смазки, но другого выхода нет. Полный газ! Потяни еще немного, браток!