Михаил Филин - Арина Родионовна

В Лицее же Александром Пушкиным были созданы поэтические образы, «идеалом» которых, по мнению ряда исследователей, была наша героиня.

Уже в послании «Городок (К ***)», наполненном «живыми бытовыми подробностями»[196] и напечатанном в «Российском музеуме» (1815), перед читателем появляется «добренькая старушка» — литературный персонаж, который напоминает пушкинскую нянюшку:

…Для развлеченья,Оставя книг ученье,В досужный мне часокУ добренькой старушкиДушистый пью чаёк;Не подхожу я к ручке,Не шаркаю пред ней;Она не приседает,Но тотчас и вестейМне пропасть наболтает.Газеты[197] собираетСо всех она сторон,Всё сведает, узнает:Кто умер, кто влюблён,Кого жена по модеРогами убрала,В котором огородеКапуста цвет дала,Фома свою хозяйкуНе за что наказал,Антошка балалайкуИграя разломал, —Старушка всё расскажет;Меж тем как юбку вяжет[198].Болтает всё своё… (I, 79–80).

Касательно этих строк профессор Н. Ф. Сумцов писал ещё в 1900 году: «Всё это идёт к словоохотливой старушке из дворовых людей и подтверждается другими свидетельствами Пушкина и его друзей о характере Арины Родионовны»[199]. Харьковскому учёному вторит и наш современник, анализирующий «Городок» и прямо указывающий на прототип «старушки» — няню поэта: «Как осторожно ни подходить к прямым биографическим деталям в творчестве Пушкина, смысл некоторых ранних его стихов не вызывает сомнений»[200].

В 1816 году лицеистом было написано стихотворение «Сон (Отрывок)», где, как обычно считается, его «бабушка и няня слились в едином образе»[201]:

Я сам не рад болтливости своей,Но детских лет люблю воспоминанье.Ах! умолчу ль о мамушке моей,О прелести таинственных ночей,Когда в чепце, в старинном одеянье,Она, духов молитвой уклоня,С усердием перекрестит меняИ шопотом рассказывать мне станетО мертвецах, о подвигах Бовы…От ужаса не шелохнусь бывало,Едва дыша, прижмусь под одеяло,Не чувствуя ни ног, ни головы.Под образом простой ночник из глиныЧуть освещал глубокие морщины.Драгой антик, прабабушкин чепецИ длинный рот, где зуба два стучало, —Всё в душу страх невольный поселяло.Я трепетал — и тихо наконецТомленье сна на очи упадало… (I, 146).

Отдельные пушкинисты (допустим, П. И. Бартенев[202] или В. Ф. Ходасевич), однако, думали, что в «Сне» говорилось лишь об Арине Родионовне. Наиболее же взвешенным и убедительным нам представляется мнение В. С. Непомнящего: «Прообраз двоится: вспоминается и бабушка, простая и добрая Мария Алексеевна Ганнибал, и няня; образ же тяготеет к няне (да бабок и не называли „мамушками“)»[203].

К этому можно добавить, что не только «мамушка», но и иные упомянутые в пушкинском тексте реалии скорее свидетельствуют в пользу Арины Родионовны, нежели намекают на Марию Алексеевну. Это и «старинное одеянье», и беззубый рот, и «прабабушкин чепец»[204]; на долю же бабушки однозначно остаётся разве что «драгой антик» — не очень-то и гармонирующее с перечисленными подробностями создание ювелира.

Выходит, в компании тогдашних спутников устремившегося в поэзию Александра Пушкина — подле Эротов, меж красавиц, пирующих студентов, певцов и воинов — сразу же нашлось место и для Арины Родионовны. Расставшись с «мамушкой» в 1811 году, Сверчок не забыл её. Вполне возможно, что и в многочисленных посланиях к любимой сестре, отосланных из Лицея, Пушкин расспрашивал про няню[205]. Известно, что «он писал к ней письма»[206], французские, — но ни они, ни ответы Ольги Сергеевны, к сожалению, до нас не дошли.

Шестилетнее «заточенье» царскосельских юношей подошло к концу, и 9 июня 1817 года в Лицее состоялся выпускной акт. Александр Пушкин получил свидетельство об окончании учебного заведения и чин коллежского секретаря. Спустя несколько дней он, назначенный на службу в Коллегию иностранных дел, принёс присягу.

А уже в начале июля всё семейство Пушкиных — родители, Ольга, Александр и Лев — покинули семикомнатную квартиру на Фонтанке близ Калинкина моста в доме вице-адмирала А. Ф. Клокачёва (в 5-м квартале 4-й Адмиралтейской части) и отправились на отдых в сельцо Михайловское. С ними была и «отставного полковника Сергея Пушкина служащая женщина Ирина Родионовна», недавно возвратившаяся в Петербург.

«Вышед из Лицея я почти тотчас уехал в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч<ему>…» — написал Пушкин в автобиографических записках (XII, 304). Счастлива была и Арина Родионовна.

                                     В разны годыПод вашу сень, Михайловские рощи,Являлся я — когда вы в первый разУвидели меня, тогда я был —Весёлым юношей, беспечно, жадноЯ приступал лишь только к жизни… (III, 996).

В течение полутора месяцев няня имела возможность каждодневно общаться с «ангелом» и прочими «пушкинятами».

В Петербург Пушкины уехали приблизительно 20 августа: у Александра подходил к концу испрошенный в Коллегии иностранных дел отпуск, Льву надо было поступать в очередной пансион, а сорокадвухлетняя Надежда Осиповна сызнова готовилась рожать.

Простите, верные дубравы!Прости, беспечный мир полей,И легкокрылые забавыСтоль быстро улетевших дней! (II, 34).

Родила Надежда Осиповна 14 ноября[207]. Восприемниками при крещении младенца в храме у Покрова в Коломне были его брат Лёвушка Пушкин и «вдова капитанша Марья Алексеева Гонимбал». (Учитывая это, А. И. Ульянский предположил, что «осенью 1817 года Арина Родионовна вместе с Марьей Алексеевной <…> приезжала из Михайловского в Петербург»[208]. Такая версия и нам представляется вполне правдоподобной.)

В 1818–1820 годах наша героиня, видимо, проживала в псковской деревне безвыездно: в исповедных ведомостях петербургской Покровской Больше-Коломенской церкви за этот период она не упоминается. Очевидно, Арина Родионовна присутствовала при последних минутах жизни своей барыни, Марии Алексеевны Ганнибал, которая умерла в Михайловском 27 июня 1818 года и была похоронена в Святогорском монастыре, рядом со своим легкомысленным супругом О. А. Ганнибалом. Можно не сомневаться, что крестьянка приняла самое деятельное участие в траурных церемониях.