Александр Куманичкин - Чтобы жить

Потеря боевой машины, да еще из-за собственной неосмотрительности, карается строго, и нашего Прокопенко пересадили на По-2 связным. Но в конце концов история с приземлением стала забываться, и Прокопенко снова попросился на боевые вылеты. Комполка, поразмыслив, допустил летчика к истребителю. И вот тут началось. То Прокопенко садился на полосу без тормозных щитков и стремительно выскакивал на вспаханное поле, переворачивался, загребал раскрытой кабиной уйму земли, но оставался цел. То он садился поперек полосы и врезался в капонир. То, потеряв своих во время боя, пристраивался к немецким самолетам и спокойно шел вслед за ними...

- Как же это ты не догадался, что это немцы? - удивлялись мы.

- Черт его знает. Вижу, идут три самолета. Вроде бы наши. Я пристраиваюсь, они уходят. Что за ерунда, думаю. Потом пригляделся - да это же "фоккеры". И кресты на крыльях. Я - от них. Но они меня не преследовали. Видать, горючее кончалось.

Сейчас, конечно, над незадачливым летчиком можно посмеяться, а тогда нам было не до смеха. Летчик, потерявший в бою из виду свои самолеты, и прежде всего ведущего, ставил под удар не только собственную жизнь и свою машину, но и жизнь товарища. Беззаботность, летная небрежность оборачивались потерями, которых и без того на войне много. Вот почему мы не смеялись, слушая рассказ Прокопенко об очередном его приключении. Не до смеха было и командованию. "На По-2"!" - решил комполка, и Прокопенко опять стал связным.

Через некоторое время Прокопенко вновь допустили к боевым вылетам. Было это уже на Западной Украине. Стояли мы на аэродроме в районе деревни Окоп. Время было горячее (да и бывает ли на войне иное время?), вылетов было много, и вот однажды, возвращаясь с задания, Прокопенко, заходя на посадку, снизился задолго до сближения с посадочной полосой и, естественно, дольше обычного шел на минимальной высоте - не более метра от земли. Ну а поскольку аэродром охранялся зенитной артиллерией, то такая расхлябанность пилота тут же дала о себе знать: самолет задел за ствол зенитное орудие и... Далее все повторилось: самолет разбит, летчик контужен, но жив. Полтора месяца приходил в себя Прокопенко после этой истории, а когда пришел, совершил свой очередной "подвиг": вылетая на выполнение боевого задания, потерял на какой-то миг ориентировку, зацепил маскировочную сетку, укрывавшую капонир, и вместе с ней поднялся в воздух. Сетка, правда, под напором воздуха вскоре оборвалась, упала на землю, и Прокопенко улетел.

А в положенное время его машина на аэродром не вернулась.

- Отлетался, - решили мы, но удивительные приключения Прокопенко на этом не кончились. Спустя месяцев шесть летчик вернулся к нам в часть с прекрасной характеристикой... партизан.

Оказывается, в том последнем для Прокопенко бою он был сбит, упал на территорию, занятую немцами, попал к партизанам Молдавии и храбро воевал. Со своей "земной" характеристикой Прокопенко рвался в небо, но истребителя ему больше не дали, и после нескольких рапортов летчик ушел в штурмовую авиацию, на Ил-2.

Когда я сегодня размышляю о судьбе этого человека, то думаю о справедливости прозвища, которое ему дали в полку, - Невезучий. С житейской точки зрения, Прокопенко - просто счастливчик: по крайней мере шесть-семь раз он должен был неминуемо погибнуть, но каждый раз оставался жив. Летчик на войне гибнет и в первом вылете, и в двадцатом, и в сто пятидесятом... Гибнет, несмотря на опыт, на осмотрительность, на личную храбрость. С профессиональной точки зрения Прокопенко был неважным пилотом - неряшливым, невнимательным, беспечным. Тут уж никакая храбрость не поможет. И не нужно думать, что мы победили врага только личным геройством.

Прокопенко действительно везло: он мог в сильный снегопад, когда и земли-то не видно, сесть как ни в чем не бывало точно у посадочного знака, мог, потеряв машину, не получить ни одной царапины. И все-таки звали его в полку Невезучим. Потому что, по нашим понятиям, везение летчика измерялось не просто спасением собственной жизни в какой-то особо сложной переделке, а удачным выходом из таких обстоятельств, в которых решающее слово принадлежит не случаю, а мастерству, воле, настойчивости пилота.

И еще я думаю о том, что вот воевал человек, не был трусом, а побед не праздновал - стало быть, не был настоящим летчиком, не сумел или не смог им стать. На земле же воевал хорошо. А может, и правду говорят, что летчиком надо родиться?

Полет в Москву

Не знаю, сколько километров я налетал за время своей службы в авиации, но в одном убежден твердо: пассажиром я летать "не умею". Терпеть не могу сидеть в самолете, который ведет кто-то другой. А впервые это ощущение довелось мне испытать летом сорок четвертого. Был я к тому времени уже штурманом полка, которым командовал старый мой фронтовой друг Александр Павлов.

И вот он вызывает меня однажды и говорит:

- Собирай, Саня, вещички и лети-ка в Москву. Вот тебе командировочное предписание на десятидневные курсы повышения квалификации штурманов.

- Чего это ради я должен полк бросать? - удивился я.

- Ну, во-первых, обстановка у нас сейчас спокойная.

За эти десять дней война не окончится, - засмеялся Павлов, - это мне по секрету из Ставки сообщили. Так что на капитана Куманичкина несбитых фрицев еще хватит. А во-вторых, Герой ты или нет?

- Ну, Герой, - согласился я (незадолго до этого был опубликован в газетах Указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза). - А в чем дело?

- Совместишь приятное с полезным - получишь в Кремле Звездочку, а уж мы, будь уверен, отметим ее здесь как полагается. Отдохни хорошенько, родных навести - и возвращайся.

В то время мы стояли под Тернополем на аэродроме Збараж. Аэродром наш служил также базой для транспортных самолетов, обслуживающих штабы 1-го Украинского фронта и нашей 2-й воздушной армии. Поэтому самолеты из Москвы прилетали к нам довольно часто. С летчиками-москвичами у нас были самые дружеские отношения. Во-первых, мне, как штурману полка, приходилось контролировать их, а во-вторых, они регулярно снабжали нас папиросами, что было весьма кстати, ибо в большинстве случаев мы курили махорку или филичевый табак, которым нас пичкали особенно рьяно.

В то время в "Правде" появился фельетон Д. Заславского "Филичевый дух" об этом табаке и о "филичевых" людях, снабжавших им армию. С оценкой табака, данной Д. Заславским, соглашались все мои друзья-фронтовики. Скажу больше, "изобретателя" этого табака я бы приговорил к пожизненному курению его детища. И это не по кровожадности моей, а. исключительно из чувства справедливого возмездия.

Вот почему, чтобы пройти мой штурманский контроль, летчики транспортных самолетов запасались несколькими пачками папирос "Беломора" и "Казбека". И мы, к взаимному удовольствию, расставались всегда по-приятельски. Понятно, что когда мне понадобилось лететь в Москву, проблемы не возникло.