Эльхан Мирзоев - Мои останкинские сны и субъективные мысли

Между жертвой и злоумышленником произошёл следующий диалог:

— Нет! Я не медвежонок! Я не медвежонок! Нет! — закричал объект домогательства и вдруг отбился.

— А кто же ты? — опешил Павел и ослабил хватку.

— Я — корреспондент! — гордо заявил Никита.

— Да нет же! Корреспондент ты х. ёёёёёвый! А вот медвежонок хороооший! — протянул Лобков и с еще большим рвением стал тискать жертву…

С Павлом отказывались работать операторы, монтажеры, режиссеры. Несколько раз его били, потому что мог неожиданно броситься и поцеловать в губы — например, оператора А.Д., который после этого несколько дней не мог есть. Но остановить «настоящего художника» никто не мог.

Зашёл я однажды вечером — это было спустя недели две после той истории с Сидоровичем — в бригаду ночных новостей, которые выходили тогда в эфир ровно в полночь. Этот выпуск потому ещё называли «нулями». Тогда там ведущей работала Ольга Волкова. Команда у них была молодая. Волкову привёл на НТВ заместитель генерального директора по информационному вещанию Александр Герасимов, с которым Миткова воевала. Из-за этого большинство сотрудников телеканала не рисковали работать на «нули» — многие корреспонденты отказывались делать для них материалы, ссылаясь на лень, занятость.

Так вот. Посередине комнаты стоял шеф-редактор бригады Дима Перминов и упрашивал Лобкова поработать в тот вечер на этот выпуск новостей. Павел согласился, но с условием.

— Только за минет! — громко требовал он.

Лобкова даже не смущало присутствие девушек в комнате.

— Сюжет за минет!

Имелось в виду — Лобков делает оральный секс, а потом идёт писать сюжет для «нулей». Я не стал ждать ответа Перминова и вышел из комнаты. В том эфире «Нулей» сюжета Лобкова я не увидел.

Но больше всего этого человека не любили водители. Люди они простые, в основном бывшие таксисты. А главное, Лобков покушался на святое — пачкал им салон автомобиля. Садился на переднем пассажирском сиденье — место корреспондента во время выезда съемочной группы — и начинал ковырять в носу и разбрасывать выковырянное. На себя, на пол машины; «стрелял» скатанными шариками на «торпедо» — верхнюю часть панели приборов. Водители бесились — за такое отношение к святому для них пространству. Лобков тоже на них всегда страшно бранился — за пробки в Москве, за строительные работы вдоль улиц, за медленную езду, за их неумение, как он считал, ориентироваться на дорогах.

Однажды, опаздывая на съёмку, Павел Лобков снова обрушился на одного из них:

— Что же ты за водитель, а?! Кто, вообще, тебе права дал — ты же водить не умеешь! Ну, куда ты едешь, а?! Да я на твоем месте за руль никогда бы не сел, — ругался почти всю дорогу Лобков.

Водитель долго терпел, чертыхался про себя, но всё же взорвался.

— Зато я в жо. у не луплюсь! — заорал он в отчаянии.

Специального корреспондента после этих слов словно выключили. Даже в носу перестал ковырять. Всю дорогу думал.

Но многих — в основном так называемых «творческих сотрудников»: редакторов, продюсеров, корреспондентов, ведущих — весь этот эпатаж Лобкова просто умилял. Мол, художнику можно всё. Дескать, «Пушкину всё простительно». Ага, конечно, у Лобкова стадия третьего превращения духа по Ницше — в ребёнка свое вольного.

Так и Сидор. Его воровством все возмущались, а вот его похотливые бисексуальные приключения — выясняли и пересказывали. Как сериал. С интересом. С волнением. Не осуждая. Более того, вседозволенность и безнаказанность Сидоровича пьянила многим разум, а сердце наполняло жаждой карьерного взлета. Подобного. Веря, что на эту чушь стоит тратить жизнь.

Кстати, в «Известиях» Сидорович своей внешней милой оболочкой никого не обманул. Коллеги из этой газеты сразу его раскусили — говорили, что «этот прохиндей всё время хотел что-то стырить». Там работало много бывших НТВэшников на высоких должностях, а от «Известий» к тому времени остался только бренд, саму газету читать — тратить время и расстраиваться. Но Сидорович чувствовал себя там очень хорошо — почти вся «джинса» (то есть проплаченные, заказные статьи) в газете проходила через его руки. Но если Сидорович где-то чувствует себя хорошо, там должно быть много других, кто чувствует себя плохо. Почти «закон Сидоровича». Недовольны в основном были сотрудники газеты, писавшие эти заказные статьи по указанию начальства — Сидор и компания забирали себе две трети от суммы. Это ещё если повезет авторам. Вот они и возмущались. Однако оргии — как передавали коллеги — стали менее шумными, менее публичными. По сравнению с НТВэшными — даже безобидные.

А в 2009 году Игорь Сидорович вдруг возглавил дирекцию информационной службы МТРК «Мир». Этот телеканал рассказывает только о хорошей жизни на пространстве СНГ, но я не знаю в России людей, которые его смотрят. Кстати, если у человека есть деньги и он хочет, чтобы его хорошую жизнь показали в эфире — на «Мире» самые низкие цены. Свой бюджет там очень хороший. А раз есть бюджет — его необходимо потратить. Будут там лучше работать или не будут работать вообще — бюджет будет до тех пор, пока руководители одиннадцати постсоветских стран имитируют существование Содружества независимых государств и, чтобы нас убедить в этом, ежегодно тратят наши же деньги на этот телеканал. А там, где тратятся чужие деньги, такие как Сидорович не могут чувствовать себя плохо.

Source URL: http://ostankino2013.com/goluboj-ogonek.html

Наркотики и борьба

У Владимира Путина друзей много. Люди они разные. Общее у них одно — все они любят власть. Большинство из них — патологически. Это болезненное отклонение особенно активизировалось у них после 99-го года, когда к ногам ВВП свалилась огромная страна. Может при других обстоятельствах его друзья остались бы — или стали бы — нормальными людьми. Но тут у них поехала крыша. Ведь власть — как деньги. Не заработал потом и кровью, досталась легко — вскружит голову, опьянит, сломает.

Виктор Черкесов — это, может быть, самый характерный тип среди этих друзей. Дружба с Путиным — его единственная реальная заслуга в жизни. Все остальное — несправедливое везение. Серый, не харизматичный, бездарный в тактике, занудливый. Но весь во власти всепоглощающей любви в его душе. Любви к самому себе. При этом он осознает, что большинство окружающих это великое чувство не разделяют, что очень нервирует Черкесова. Более того, от этого он становится невменяемым. Ещё себя он считает «чекистом, что дальше, как говорится, некуда». В обществе людей без погон такие, как он, чувствуют себя неуютно, теряются. Как относиться к собеседнику, если не знать, кто он по званию, к какой касте принадлежит? Кто враг, кто свой, а кто — начальство?