Леонид Гроссман - Пушкин

Стихотворение 1814 года «К другу стихотворцу» свидетельствует о превосходном усвоении Пушкиным сущности жанра. Классические александрийские стихи, законченные афоризмы, забавная притча в заключительной части, придающая анекдотическое заострение финалу, — все это характерные свойства старинного послания. Но в каноническую форму остроумной беседы Пушкин вкладывает большую и печальную тему: это мысль о драматической судьбе поэта в равнодушном и холодном обществе. Уже в пятнадцатилетием возрасте Пушкин проявляет исключительный интерес к литературной биографии (вскоре он отметит в своем лицейском дневнике: «…поутру читал жизнь Вольтера»), Разнообразные сведения, собранные им в этой области, открывают ему возможность широко обобщить опыт жизни знаменитых писателей:

Катится мимо их Фортуны колесо,Родился наг и наг ступает в гроб Руссо[11];Камоэнс с нищими постелю разделяет,Костров на чердаке безвестно умирает,Руками чуждыми могиле предан он.

Светлый поэтический дар превращается в личной жизни его носителей в «проклятое преимущество». Это первое напечатанное произведение Пушкина (появившееся в «Вестнике Европы» 4 июля 1814 г.) открывает обширную серию его творений о гонимых и затравленных гениях.

Пушкин разрабатывает и более легкий вид дружеского письма, близкого к шутливой болтовне, вольного по тону, разнообразного по темам, проникнутого непосредственными искренними признаниями. Таковы стихотворение 1814 года «К сестре» и аналогичная, но более пространная эпистола 1815 года «Городок», замечательная по изложению литературных интересов поэта-лицеиста. Здесь названы крупнейшие классики и современные авторы вместе с «малыми» поэтами Франции XVIII века. Особо отмечены под условными наименованиями русские рукописные стихотворцы — Барков и князь Д. П. Горчаков, вольтерьянец и политический сатирик. (Пушкин вдохновлялся его «святками» в своих известных «ноэлях».)

В 1815 году в «Российском Музеуме» появился перевод Пушкина из Клемана Маро. Этот вольнодумец французского Возрождения, осмеявший в своих сатирах монахов и епископов, был первым создателем того живого, прозрачного, остроумного и блестящего стиля, который перестраивал поэтический язык на основе народной речи, приближая его к типу разговорного. Этот «маротический стиль» по существу замечательно соответствовал устремлениям русских «карамзинистов»; недаром Клемана Маро переводил В Л. Пушкин и цитировал Батюшков[12]. Поэта-лицеиста этот предшественник Лафонтена и Расина мог пленить как мастер эпиграммы, шуточного послания, откровенных любовных песен, продолжавших традиции певцов средневековья.

Весной 1814 года русские войска вступили в Париж. После сражения под Монмартром (в то время предместьем столицы), где снова блеснули имена полководцев 1812 года. Барклая, Раевского, Милорадовича, Ермолова, французская армия отошла с передовых позиций. Молодому русскому дипломату Нессельроде было поручено договориться об условиях капитуляции с маршалами Мормоном и Мортье. «День был воскресный; погода стояла превосходная, — вспоминал впоследствии Нессельроде, — бульвары были покрыты разряженной толпой. Казалось, народ собрался, чтобы погулять на празднике, а не для того, чтобы присутствовать при вступлении неприятельских войск. Талейран был за туалетом. Полупричесанный, он выбежал ко мне навстречу, бросился в мои объятия и осыпал меня пудрой. После первых минут волнения он велел позвать людей, состоящих с ним в заговоре. Покуда мы рассуждали, император во главе своей армии вступал в город..» Пушкин чрезвычайно высоко ценил это событие, столь поднявшее международный престиж русской нации, и откликнулся на него в лицейских строфах.

Ему довелось присутствовать и, на торжественной встрече гвардии с Александром I по возвращении русского войска из Парижа. На патриотическое гулянье в Павловске 27 августа 1814 года были допущены и лицеисты. От дворца к «розовому павильону», главному средоточию празднества, вела украшенная гирляндами дорога через триумфальную арку Пушкина особенно занимали эти ворота, составленные из невысоких лавровых деревьев, на которых, словно в насмешку над их малыми размерами, красовалась надпись, сочиненная сподвижницей Шишкова поэтессой Буниной: «Тебя, текуща ныне с бою, — Врата победны не вместят».

По этому поводу Пушкин набросал пером рисунок, изображающий замешательство, происходившее будто бы у «победных врат»: участники шествия, приближаясь к воротам, видят, что они действительно «не вместят» тучного царя, и некоторые из свиты бросаются рубить их. Так казенное празднество послужило темой для одной из первых политических карикатур Пушкина.

Празднество в Павловске представляет интерес и как одно из первых знакомств Пушкина с петербургским театральным искусством, которое вскоре станет в центре его внимания.

На четырех площадках около «розового павильона» была представлена «Сельская драма». Пьеса шла под военный оркестр с хорами, певцами-солистами, с балетом и торжественными процессиями. Декорации были написаны знаменитым живописцем Гонзаго, музыка — Антонолини и Кавосом. В пьесе участвовали известные артисты — Сандунова, Самойлова, Злов и Самойлов — и лучшие танцоры — Огюст, Дютак и Вальберг.

После представления начался бал. В павильонах и палатках был устроен ужин для двора и гвардии. Но лицеистов, как посторонних зрителей, не сочли нужным угощать. Их повели обратно из Павловска в Царское пешком, «без чаю, без яблочка, без стакана воды», вспоминал через сорок лет Корф. «Когда царская фамилия удалилась, — сообщает он в своих записках, — подъезд наполнился множеством важных лиц в мундирах, в звездах, в пудре, ожидавших своих карет, и для нас начался новый спектакль — разъезд. Вдруг из этой толпы вельмож раздается по нескольку раз зов одного и того же голоса: «Холоп! холоп!! холоп!!!» Как дико и страшно звучал этот клич из времен царей с бородами в сравнении с тем утонченным европейским праздником, которого мы только что были свидетелями…» Если эта сценка произвела такое впечатление на «благонравного» Корфа, можно представить, какую реакцию она вызвала в таких свидетелях, как Пушкин, Кюхельбекер или Пущин.

XII

ДЕРЖАВИН

Весной 1814 года Кошанский выбыл из строя лицейских профессоров. Даровитый ученый принадлежал к той категории лиц, которых его современник Вяземский весьма витиевато и осторожно называл «неравнодушными ценителями благородного сока виноградных кистей». В переводе на тогдашний медицинский язык Кошанский страдал «белой горячкой».