Александр Чижевский - Я молнию у неба взял...

Спустя почти сорок лет, в мае 1961 года, мне довелось встретиться с Федором Николаевичем и подробно разговориться с ним о К. Э. Циолковском, которого он хорошо помнил, так же, как помнил и меня. Он заговорил о моей борьбе за аэроионы, которую я вел в двадцатых годах, когда обращался к нему за помощью. Но в то время как с моей проблемой дело было значительно проще /я просил у Главнауки только субсидий для опытов/, Константину Эдуардовичу нужны были люди, лаборатория и более крупные капиталовложения. Если в ряде случаев мне мог помочь только телефонный звонок из Главнауки, чтобы сдвинуть мое дело с мертвой точки и предоставить небольшое помещение для лабораторных животных, К. Э. Циолковскому требовалась новая организация, верфь для построения большой модели дирижабля или утверждение новой лаборатории по ракетной технике. Это была его мечта. Решение приходилось откладывать, ожидая лучших времен. Я опять шел к Федору Николаевичу и напоминал о К. Э. Циолковском. Он, спокойный и сдержанный, сердился на столь медленный темп разрешения этого вопроса и снова принимал меры.

— Вся беда в том, что Циолковский не хочет работать в коллективе. Пока — он одиночка! — говорил мне Федор Николаевич…

Эти слова я, конечно, передавал Константину Эдуардовичу. Они никаким секретом не являлись.

— Неверно, — возражал Циолковский. — Наоборот, я охотно бы работал с небольшой группой помощников, ведь идей у меня целый ворох, но у меня есть причины, заставляющие воздерживаться от коллектива, не приглашенного лично мною, из лиц, абсолютно проверенных. А мне предлагают коллектив… по выбору одного из московских профессоров, того самого, с которым у меня давние счеты… Представьте себе, что из этого получилось бы… Нет, покорнейше благодарю. В такой, с позволения сказать, «помощи» я не нуждаюсь.

Подчинить Константина Эдуардовича чужой воле было не так–то легко, несмотря на присущую ему простоту. Жизненный путь, школа жизни сделали в конце концов свое дело — он стал более осмотрительным и в некоторых случаях даже подозрительным. При всех условиях все, что исходило от его «недруга», он тщательно анализировал, дабы не попасться впросак. Прежде чем на что–либо решиться, он долго раздумывал. Это мнение Константина Эдуардовича я сообщил Федору Николаевичу. Тот только руками развел…

— Подумайте сами, — сказал он, — что я при таких обстоятельствах могу сделать! Ведь мы тоже ограничены в средствах. Но выход из положения в конце концов придумать надо!

Федор Николаевич Петров был неизменным шефом моих работ в области аэроионификации. Через соответствующие организации он оказывал возможную материальную помощь моим исследованиям.

Мысль о превращении любого помещения в электрокурорт с достаточным числом отрицательных аэроионов весьма интересовала В. Л. Дурова и академика А. В. Леонтовича. Было решено принять меры к приобретению электрической аппаратуры для устройства «аэроионоаспиратория» подобного тому, какой уже работал в Арбатской электролечебнице доктора Владимира Александровича Михина. В этом «аэроионоаспиратории» должны были помещаться экзотические животные, в основном обезьяны шимпанзе и макаки, которые, как известно, плохо переносят наш московский климат и часто погибают от туберкулеза легких.

В 1927 году большая зала в здании Зоопсихологической лаборатории была отремонтирована, к потолку симметрично подвешены две большие электроэффлювиальные люстры с остриями, питавшиеся с помощью металлических шин током высокого напряжения от сильной электростатической машины. На стене крупными буквами было написано: «Аэроионоаспираторий», написано впервые в мире, и Зоопсихологическая лаборатория без преувеличения может гордиться тем, что именно она пришла мне на помощь, в то время как более влиятельные и крупные организации открещивались от этого новшества. Еженедельно измерялось число аэроионов в воздухе. Конечно, эти измерения производились с помощью аспирационного счетчика и носили весьма приближенный характер. Аппаратура приводилась в действие два раза в день, по 20 минут каждый раз, при строгом учете полярности аэроионов.

Сам Владимир Леонидович Дуров под электроэффлювиальными люстрами во время их действия делал разные опыты с животными и уверял, что животные «умнеют» при наличии аэроионов, что условные рефлексы устанавливаются значительно быстрее, чем без аэроионов, что животные здоровеют прямо на глазах. Он считал, что его «аэроионоаспираторий» — одно из чудес современной ветеринарной медицины. Я внимательно следил за подопытными животными и видел подтверждение основной мысли — аэроионы отрицательной полярности благоприятно действуют на животных. Известный ветеринарный врач Тоболкин также не раз мог убедиться в благотворном действии аэроионов на больных животных. Его записи историй болезни долгое время хранились в моем архиве.

Целая эпоха моей жизни была связана с Лабораторией зоопсихологии. В самом деле, с 1924 по 1931 год, то есть почти семь лет, я состоял старшим научным сотрудником и членом Ученого совета лаборатории, представлял ей доклады и производил немало опытов и наблюдений над животными совместно с А. В. Леонтовичем и Г. А. Кожевниковым — вдумчивыми и умными биологами. Близкое знакомство и дружба с ними, их исключительное внимание к моим исследованиям и собственные многочисленные наблюдения в лаборатории привели к энергичной защите этих работ. Академик Александр Васильевич Леонтович, после долгих размышлений, решил поставить вопрос об этих работах перед научным мнением мировой общественности.

Этот вынужденный шаг был продиктован необходимостью, ибо большая научная проблема не получала должной поддержки. Молчать было нельзя! Наука стояла на пороге больших открытий и требовала к себе внимания. Мнение мировых авторитетов могло сыграть немалую роль.

Александр Васильевич Леонтович написал несколько писем об этих работах заграничным ученым, в частности — Фритьофу Нансену, знаменитому физиологу Шарлю Рише, не менее знаменитому Арсену д'Арсонвалю и другим крупнейшим ученым, указывая на необходимость рассмотрения работ в области аэроионизации и космической биологии. Это было в 1926 и 1927 годах, когда я уже постепенно терял всякую надежду на получение возможности более продуктивной и глубокой научно–исследовательской работы, ибо, конечно, исследования, проводимые в Зоопсихологической лаборатории и в лечебнице В. А. Михина, не могли меня удовлетворять.

Перед моими глазами уже ясно вырисовывались контуры обширных исследовательских работ в области биофизики, электрофизиологии и космической биологии. Далее ждать было безрассудно и даже преступно.