Писательская рота - Сергей Егорович Михеенков
Их не много… Я вижу, как они готовятся, как раскладывают по брустверу гранаты, убирают лишнюю, мешающую им землю… Всё молча».
И — спустя десятилетия: «Мне странно сейчас смотреть на себя, того, двадцатилетнего, в тот мой окоп, в котором я сидел на Одере…»
А дальше — из повседневной работы дивизионного корреспондента: «Я проснулся в доме недалеко от переднего края. Когда все ещё спали. Проснулся потому, что кто-то дёргал раму. Вокруг гремело, дом наш весь сотрясался.
Я знал своё дело хорошо. Если уже началось, значит, мне надо идти. Никаких приказов дополнительных не требовалось… Мигом я собрался, перекинул через плечо старую сумку свою, тронул за плечо человека, спящего на кровати, и сказал ему, что я пошёл.
Даже и дорогу мне искать не надо, шёл на звук этой пальбы. Тут не очень далеко ведь! Было уже светло. И когда я по шатким, расходящимся под ногой, погружённым в воду мосткам переходил Одер, вставало солнце.
Ощущение радости утра рождалось во мне не только от бодрости и от прохлады… Наконец началось! Я только досадовал, что никто заранее ничего не сказал мне. Что не считают нужным нас, дивизионщиков, предупреждать. Ведь накануне небось всем всё уже было известно. А вот не предупредили…
Сразу за Одером раскинулся плацдарм — долина, разъятая, обезображенная.
<…>
Сначала я попал на хорошо скрытую позицию к двум нашим миномётчикам, братьям. Очень любопытная это была батарея. Командиром батареи был один брат, а командиром взвода другой. Оба тихие, неразговорчивые. Старший был в подчинении у младшего.
Анатолий мне обрадовался.
— Это ты? — сказал он, когда я влез к нему в землянку. Он сидел, согнувшись в три погибели…
Землянки у всех тут низкие — глубоко копать было нельзя. Близко была вода».
Это было начало последней крупномасштабной атаки фронтов — стратегическая Берлинская наступательная операция. Середина апреля 1945 года. 3-й ударной армии генерала Кузнецова выпала самая незавидная доля: начинать наступление через самый убойный рубеж — Зееловские высоты. Вместе с 61-й армией генерала Белова, 8-й гвардейской армией генерала Чуйкова и танковыми корпусами она смяла оборону немцев на этих проклятых высотах, казавшихся непреодолимыми, и вместе с 47-й армией с приданными танковыми соединениями начала обходить Берлин с северо-востока и севера. Однако боевые действия развивались так, что вскоре корпуса и дивизии перенацелили на Берлин, и ударные группы армии Кузнецова начали успешно и энергично прорубать коридор к центру города, к комплексу основных зданий, откуда всё ещё продолжало осуществляться управление обороной главной немецкой цитадели.
Вместе с батальонами и группами первого эшелона, под пулями и осколками продвигался старший лейтенант Василий Субботин. Блокнот и карандаш он спрятал подальше в свою потрёпанную полевую сумку, взял автомат и гранаты и пошёл вперёд. И всё же здесь, на передовой, он был не автоматчиком, а газетчиком. И, по совместительству, поэтом.
Наконец, плутая в дыму и сутолоке наступающих войск, отыскал КП одного из полков своей дивизии.
«Я пришёл не в самое лучшее время. Подполковник в своей этой более чем угнетённой позе, зажавши трубку в кулаке, кричал:
— Подожди, подожди, говорю! Скажи мне точно: сколько? — Вдруг он повысил голос, глаза у него побелели. — Сколько, я спрашиваю! Говори спокойно! Где? Справа, слева? Тридцать два?
Как будто всё дело было в этом — два или тридцать два!
На них там шли танки.
Но подполковник знал, что делал: чтобы отвечать, надо было, по-видимому, сначала овладеть собой. Шутка ли — тридцать два танка!
Прошло какое-то время, и тут же врывающийся в блиндаж голос из трубки доложил: не тридцать два, а четыре.
— Слава богу, — сказал на это командир, — в восемь раз меньше!
Взглянул на наши напряжённые лица и усмехнулся.
Я спросил, какая есть возможность пройти в батальон.
Сейчас как раз туда должен идти старшина, сказали мне. Потом выяснилось, что старшина сейчас идти не может, и мне пришлось идти с комсоргом батальона, который знал только направление. Я отыскал этого комсорга в щели, недалеко от землянки командира полка. Я разбудил его, удивившись, что он спит среди дня. Он хмуро посмотрел на меня и стал перематывать портянку.
— Почему не в батальоне? — спросил я, смутился, сам почувствовав, что не имею права задавать этого вопроса.
— Мне не положено там быть, — сказал он, — я должен трупы убирать.
Потом объяснил, что он не спал всю ночь.
Мы отправились. “Тут недалеко…” — сказал он мне.
Какое-то время мы шли по траншее. Потом траншея кончилась, и выступили холмы начинающейся слева возвышенности. Чаще стали пощёлкивать пули.
По-настоящему нам так и не удалось ни разу разогнуться на всём этом пути. Хотя нам и не пришлось ползти. Комсорг мой, это выяснилось сразу, едва мы выбрались из поймы, дороги не знает, а идёт, лишь полагаясь на чутьё. Он так умело отговаривался, когда я его прощупывал, что не поймёшь — то ли знает, то ли не знает.
Мы теперь шли по краю залитой водой канавы. Что-то вроде канавы или старого канала, протекающего в узенькой долинке. Рва, заполненного водой.
В холодную, стылую вешнюю воду лезть не хотелось. Глубина рва ведь неизвестна, может, по горло, а может, и дна не достанешь. И вот, укрываясь за берегом того рва, стараясь не свалиться, двигались мы узкой кромочкой. То и дело останавливались, чтобы отдышаться.
Хитрая задача — не свалиться в воду и не вылезть наверх, где тебя тут же снимут.
Всё же мы то и дело вылезали. Высовывались после того, как соскальзывали вниз, и тогда раздавался выстрел.
Хитрая задача — ползти по краю почти отвесной стенки. Это почти что автоматическое действие: выставишь спину — и срабатывает пулемёт.
Минуту спустя мы должны были оставить нашу канаву. Поперёк легла круглая колючая проволока. Так называемая спираль Бруно. Она была опущена в воду, а из воды поднималась на высоту.
Мы с сожалением вылезли наверх.
В нескольких метрах на вздымающейся слева высотке — проход. Как видно, метнули гранату. А может быть, даже и две. Прогал довольно большой, широкий, если бы только не болтались во все стороны раскачивающиеся под ветром, разорванные концы проволоки. Опасное место!
Под проволокой уже лежал солдат в ватнике, убитый, должно быть, ещё утром. Его серая, набрякшая, затёртая землёй спина была видна ещё издали…
Как проскочить это место, не зацепиться, не угодить под пулемёт… И не угодить под пулемёт, и не зацепиться!
Не зацепиться было трудно.
Тут надо было прыгать.
Поглядывая на убитого, мы лежали в трёх шагах.
Комсорг меня предупредил,
