К. Осипов - Александр Васильевич Суворов

К маю императрица добралась до Кременчуга, и здесь Потемкин предложил посмотреть маневры. Суворов имел всего несколько месяцев для обучения своей новой дивизии, но за этот короткий срок он обучил войска исключительной точности и четкости перестроений и энергии маневра. Смотр произвел на всех ошеломляющее впечатление. «Мы нашли здесь расположенных в лагере 15 тысяч человек превосходнейшего войска, какое только можно встретить», сообщала Екатерина Гримму.

Щедро раздавая награды, императрица обратилась и к Суворову с вопросом, чем его наградить. Но Суворову уже давно было не по себе. Вся эта шумиха не нравилась ему. Он не видел ничего замечательного в продемонстрированном им своем обычном строевом учении; в то же время для него было ясно, что больше всех сумеют нажить капитал на успешных маневрах сам Потемкин и облепившая его туча прихлебателей. В этих условиях предложенная награда не радовала его. и на вопрос Екатерины он дал столь типичный для него, чисто эзоповский ответ:

– Давай тем, кто просит, ведь у тебя и таких попрошаек, чай, много. – И потом добавил: – Прикажите, матушка, отдать за квартиру моему хозяину: покою не дает.

– А разве много? – недоуменно спросила императрица.

– Много, матушка: три рубля с полтиной. – серьезно заявил Суворов.

Екатерина ничего не ответила на эту выходку; деньги были уплачены, и Суворов с важным видом рассказывал:

– Промотался! Хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы.

Впрочем, уезжая из Новороссии, государыня пожаловала злоязычному полководцу драгоценную табакерку, усыпанную бриллиантами.

«А я за гулянье получил табакерку с 7 тысячами рублей», иронически писал он об этом.

Мир, заключенный в Кучук-Кайнарджи, был подобен короткому отдыху бойцов перед новой схваткой. Потемкин развивал перед Екатериной свой «греческий проект»: изгнать турок из Европы, завладеть Константинополем и объединить под покровительством России все славянские народы Балканского полуострова. Императрица видела трудности этого предприятия, но давала себя увлечь им, потому что помещичье хозяйство, особенно на юге России, все больше втягивавшееся в товарный оборот, остро нуждалось в черноморских путях. Турция, запиравшая выход из Черного моря, препятствовала экономическому развитию русских черноморских областей и осваивавшегося русским правительством Крыма. Столкновение с ней было неизбежно. К тому же Турция держала себя чрезвычайно воинственно. Там жили мечтой о реванше. Отторжение Крыма, слухи о дальнейших планах русского правительства, падение авторитета султана – все это были тяжкие удары, парализовать которые можно было только победоносной войной. Это мнение поддерживалось английским, французским и прусским посланниками. Снова появился на сцене весь ассортимент интриг и хитроумных заверений: обещано было выступление Швеции против России, возобновление войны Польшей, нейтралитет Австрии, денежная помощь Европы и т. д. и т. п. Турция верила всему этому, потому что хотела верить.

На самом деле Турция находилась в состоянии государственной, культурной и экономической отсталости, и эту отсталость особенно остро испытывали подвластные ей народы.

Атмосфера накалялась с каждым днем. Последней каплей, переполнившей чашу, явилась поездка Екатерины в Крым. В Константинополе это было сочтено за явную демонстрацию. Русскому посланнику Булгакову был предъявлен самонадеянный ультиматум – возвратить Турции Крым и признать не действительными последние трактаты. Турция разговаривала с Россией так, как разговаривают только с побежденной страной. Булгаков, разумеется, отказал. В ответ турки, согласно усвоенной ими манере начинать войну, заключили посланника в Семибашенный замок.

Таким образом, война началась, и притом в очень неблагоприятный для России момент: 1787 год был неурожайным, хлеб пекли наполовину с соломой. В Москве были случаи голодной смерти, а в Петербурге голодные бунты рабочих. Цена четверти ржи поднялась до 7 рублей (в 1773 году – 2 руб. 19 коп.). Питать армию было в этих условиях очень трудно.[50]

Русское правительство ничего не делало для того, чтобы избежать войны, но когда она стала фактом, обнаружилось, что к войне не готовы. Полки были укомплектованы только наполовину, питание было скудное, солдаты часто ходили без рубах. Пушек было много, но к ним нехватало снарядов. Флот достраивался, а спущенные корабли никуда не годились. Одетые в изящные мундиры кавалеристы были вооружены негодными саблями. Солдаты были все те же «чудо-богатыри», как их прозвал уже Суворов, но организация армии в целом была по-прежнему не на должной высоте.

Приходилось воевать, но Потемкин не знал, с чего начать в том хаосе, который представляла собой организация южной армии. Им овладела апатия. Талантливый, полный энергии деятель, он иногда погружался в непонятную хандру, в мрачную меланхолию, когда никакое дело не интересовало его и ничто не было ему мило. Состоявший при русской армии австрийский военный атташе принц де Линь оставил такой портрет Потемкина: «Показывая вид ленивца, трудится беспрестанно; унывает в удовольствиях, несчастен оттого, что счастлив; нетерпеливо желает и скоро всем наскучивает; говорит о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями. Какая же его магия? Природный ум, превосходная память, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд и величайшее познание людей».

Екатерина во всем полагалась на Потемкина и без его совета не предпринимала ничего серьезного. В нем она видела опору против крестьянских волнений, против дворцовых интриг, против всяких врагов, внешних и внутренних. Власть Потемкина была почти безгранична. Ему сходили с рук безумные кутежи, многомиллионные растраты государственных денег, издевательство над одними, возвышение других, которые тем только были хороши, что сумели ему понравиться. Таков был человек, которому было вверено главное руководство новой кампанией.

После блестящего смотра в Кременчуге Суворов пользовался благосклонностью и Екатерины и всемогущего Потемкина. Благодаря этому он получил командование одним из пяти отрядов, входивших в состав Екатеринославской армии. Потемкин поручил ему самый опасный район – Херсоно-Кин– бурнский, где ждали первого удара турок и где совсем не были готовы его отразить.

В августе 1787 года Суворов прибыл в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом. Для него наступила счастливая пора: он спешно укреплял береговую линию, ставил батареи, распределял войска, приводил в порядок военное устройство фронта и тыла, разъезжал по всем угрожаемым пунктам, давал инструкции, изучал броды, наблюдал за турецким флотом. Мероприятия Суворова в этот период могут послужить образцом береговой обороны.