Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто
Впервые я ощутила, что отец навязывает мне свою волю. Но что я могла сделать? В конце концов, он платит за мое обучение и проживание. У меня не было выбора. А я особа практичная.
Мать приехала на защиту. Она и брат Мир, как раз окончивший первый год обучения в Гарварде, помогли мне собрать вещи. Я и моя соседка Иоланда Коджицки распрощались с мебелью и содрали со стен свои плакаты, комнаты оголились, как и двор Гарварда, как и полки студенческой книжной лавки. Да, пора в путь.
Самолет оторвался от взлетной полосы аэропорта Лога-на. Я приникла к окну, пытаясь впитать последние впечатления от панорамы Бостона. Покупки в «Файлинз бейсмент», обжорство за длинными деревянными столами в «Дерджин-парк». Походы в «Касабланку», чтобы забыть горечь поражения от хоккейной команды Бостонского университета. Человек побывал на Луне, в Массачусетском технологическом институте я видела лунную пыль. Самолет разворачивается, берет курс на Пакистан, в сознании моем прокручивается строка из песни Питера, Пола и Мэри:
— I'm leaving on a jet plane; don't know when I'll be back again…
4
ВОСПОМИНАНИЯ В АЛЬ-МУРТАЗЕ: СНИЛИСЬ МНЕ БАШЕНКИ ОКСФОРДА
Январь 1980 года. Третий месяц заключения в Аль-Муртазе. Ухо снова начинает стрелять. Слышу щелчки, шумы, как во время первого периода заключения в 1978 году. Тогда присланный военными врач определил, что хроническое воспаление пазухи обострилось из-за полетов на самолете. Раз в две недели я летала посещать отца. Врач провел катетеризацию евстахиевой трубы через нос, чтобы снять воспаление. И вот снова знакомое жужжание и ощущение давления. Местный врач ничем помочь не смог. Я попросила пригласить того врача, который лечил меня в Карачи. Вместо того врача появился какой-то другой, мне неизвестный. Очень вежливый, предупредительный. Внимательно осматривает мое ухо:
— Спокойно, спокойно. Вы, конечно, испытываете стресс…
— Ой! — вскрикиваю я. — Больно!
— Ну, что вы… Это вам почудилось… Я ничего не делал, лишь заглянул в ухо.
Проснувшись следующим утром, обнаруживаю на подушке три капли крови.
— Вы проткнули барабанную перепонку, — озабоченно кивает головой вежливый доктор. — Вероятнее всего, булавкой.
Очень интересно. С чего бы это я совала себе в ухо булавку? Он выписывает мне два лекарства, принимать по три раза в день. Единственное действие прописанных им лекарств — тяга ко сну. Просыпаясь, ощущаю чугунную тяжесть в голове. Мать пугается, когда я на третий день просыпаю свою обычную садовую вахту, не хочу ничего есть и даже чистить зубы не желаю. Выкидываем чудодейственные пилюли вежливого коновала.
В последующие дни боль приходит и уходит, шум усиливается. Щелчки учащаются. Сон от меня бежит, одолевает беспокойство. Нарочно он проткнул мне барабанную перепонку или случайно, по безграмотности? Ухо трещит, я ничего не слышу.
Пытаюсь отвлечься работой в саду. Сквозь дырочку в ухе просачивается пот, туда затекает вода от душа. Я не обращаю на это внимания, а вежливый врач не предупредил меня, что ухо надо беречь, держать в чистоте и сухости во избежание заражения. Щелчки, щелчки…
Ночью не спится, я обхожу Аль-Муртазу. Здесь, как и на Клифтон, 70, столько раз проводились обыски, что все или передвинуто с места на место, или исчезло. Коллекция старинных ружей моего отца, унаследованная от деда, «арестована» и заперта в садовой кладовке, на которую навешена печать. Раз в неделю печать проверяют, как будто опасаясь, что мы с матерью пробьемся на свободу, вооружившись древними мушкетами. Прохожу через пустую оружейную, в которой мы обедали, вхожу в облицованную деревянными панелями бильярдную, в которой братья сражались с посетителями из Оксфорда. На бильярдном столе оставлена керамическая скульптурная группа: толстопузенький китаец, окруженный кучей ребятишек. Ей место в гостиной. Забираю ее из бильярдной, переношу на место. Отцу нравилась эта скульптура. Он часто шутил, что хотел бы иметь детей побольше, чтобы укомплектовать крикетную команду. Но поскольку выучить одиннадцать детей в современном мире — слишком дорогое удовольствие, пришлось ограничиться четырьмя.
Оксфорд, Оксфорд, Оксфорд… Мы то и дело слышали это слово. Оксфордский университет — один из старейших и наиболее уважаемых университетов мира, вросший в историю Англии. Английская литература, церковь, монархия, парламент неразрывно связаны с Оксфордом. Американское образование — очень хорошая штука, никто не спорит. Но оно дается несколько спустя рукава, слишком свободно и непринужденно. Оксфорд открывает новый кругозор и знакомит с дисциплиной. Отец определил нас всех туда с самого рождения. Как старшей, мне посчастливилось завершить курс Оксфорда до перевернувшего наши жизни военного переворота. Брат Мир оставил Оксфорд фазу после начала второго курса, чтобы бороться в Англии за жизнь отца, Санам вообще туда не попала. Годы, проведенные мною в любимой альма-матер отца, много значили для него.
«Странно, как выпукло я ощущаю твои шаги по моим стопам, по следам, оставленным мною в Оксфорде более двадцати двух лет назад, — писал мне отец из резиденции премьер-министра в Равалпинди вскоре после моего прибытия в Оксфорд осенью 1973 года. — Конечно, я радовался твоим успехам в Редклиффе, но, поскольку в Гарварде я не учился, не мог вообразить себе тебя в той обстановке. Иное дело Оксфорд. Я ощущаю твои шаги по булыжнику мостовых, шаги по обледеневшим ступеням, вижу, как ты входишь в двери, в которые входил я. Твое пребывание в Оксфорде для меня осуществившаяся мечта. Молимся о том, чтобы эта мечта воплотилась в реальность в виде блистательной карьеры на службе твоему народу».
Он в свои первые дни чувствовал себя в Оксфорде гораздо лучше, чем я. В отличие от Гарварда, где у нас на двоих был удобный просторный блок, здесь у меня оказалась крохотная конура в Леди-Маргарет-холле с коммунальными удобствами в конце коридора. О собственном телефоне не было речи, приходилось полагаться на замшелую систему связи, по которой сообщения до тебя доходили за два дня. Англичане оказались куда как более сдержанным народом, в отличие от гарвардских знакомых, с которыми я сошлась мгновенно. Первые недели я только и общалась с теми, кто прибыл со мной из Гарварда. Отец меня, однако, не оставил своим вниманием. Он прислал мне гравюру
