Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

— Вы верите в предчувствия, Александр Ильич?

— Ого, комиссар!.. Это похоже на мистику.

— А в сны?..

— Тоже, конечно, не верю.

— И я не верю ни в то, ни в другое. Сложная комбинация — человеческий мозг: то обрывки впечатлений, то всякие раздражители покоя ему не дают. Всю ночь, Александр Ильич, мне война снилась. Какая война! И сейчас голова прямо-таки надвое раскалывается.

— А мне, комиссар, наши инженерные работы покоя не дают. Мало мы в землю зарылись. Пройду к начальнику штаба, может, кое-что еще успеем сделать до начала вражеских атак…

Я вышел на крыльцо и услышал нарастающий гул. С севера, из-под низко нависшего облака выплыла шестерка пикирующих бомбардировщиков Ю–87. Они шли на высоте в полтора километра, направляясь на юг. Едва пролетев над моей головой, ведущий самолет сделал разворот и с пикирования сбросил бомбы на боевые порядки батальона, занимавшего оборону у железнодорожного моста через Сейм.

Остальные пять самолетов стали наносить бомбовые удары по огневым позициям нашей зенитной артиллерии… Грянули наши крупнокалиберные зенитные пулеметы. Гул, треск, грохот, вой… От пыли и дыма стало темно, как ночью. Дождавшись паузы, я поднялся с земли, выбрался на какой-то пригорок. Казалось, вокруг еще свистели осколки. Нет, бомбежка прекратилась. Ветер медленно относил в сторону Сейма облако дыма. Но что это? Еще одна шестерка Ю-87 разворачивалась над нашими позициями.

Эта шестерка сбросила свой бомбовый груз на тылы бригады. Домик, в котором мы с Чернышевым ночевали, стоял несколько в стороне от окраины села. Возможно, когда я выходил на крыльцо, они заметили, что домик обитаем?

Не помню, как случилось, что за время бомбежки я оказался метрах в пятидесяти от нашего жилья. Очевидно, я все-таки пытался добраться до штаба. А теперь видел: один самолет отстал от шестерки и сбросил бомбу прямо на домик. Федор Филиппович еще находился там… Я слышал заливистый визг и, лежа на земле, отчетливо видел, как бомба вошла в серую дощатую крышу, будто камень в воду, разбрызгав и взвихрив какие-то обломки и пыль.

Рядом со мной грохнулась балка, потом посыпался щебень, запрыгали мелкие щепки и осколки стекла.

Я поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся к разрушенному дому. Он уже горел… Прямое попадание! Ну что ему стоило, Федору Филипповичу, выйти вместе со мной? Вот тебе и предчувствия… Я пробую открыть дверь, но лутка перекосилась и дверь не поддалась… Удар. Дверь закачалась на петлях. Еще один удар плечом, и она срывается с петель. Навстречу мне ползут клубы дыма, и прямо из этих клубов, из необычной полутьмы, кое-где пронизанной огнем, как видение, возникает мой Федор Филиппович… Мы обнимаемся на пороге, и я отчетливо слышу, как громко стучит его сердце. Где-то над нами рушится часть потолка. Мы не сразу осознаем это. Я вывожу его на крыльцо, черного от копоти и грязи, уверенный, что сейчас увижу страшные раны… Мелькает мысль: «Хотя бы не в живот, не проникающее, это смертельно…» Мой комиссар послушен, словно ребенок, Но вот он останавливается, протирает глаза. Я осторожно разнимаю его руки. Целы ли глаза-то? А вдруг… И меня всего встряхивает озноб. Но я еще решительнее разнимаю его руки. Что это? Он смеется. Да, он смеется, мой комиссар, и в ясных глазах его дробятся маленькие, знакомые огоньки.

— Ну, анафема, — говорит он, отдуваясь. — Чуть было не разлучил нас с тобой, Александр Ильич… Печка, спасибо ей, выручила. Правда, теперь я похож на трубочиста.

— Не беда. Отмоешься. Ранений нет?..

— Представь, ни царапинки!

Теперь и я не могу удержаться от смеха:

— Значит, твои предчувствия…

— Отчасти оправдались… Если бы я верил в них, возможно, оправдались бы сполна.

Через несколько минут нам стало известно, что налеты двух шестерок не причинили бригаде существенных потерь. Пятеро раненых. Могло быть значительно хуже. Но теперь каждому солдату было ясно, что в ближайшее время нам предстоит отражать удар вражеских войск.

И действительно, часа через четыре после налета авиации командиры 1-го и 4-го батальонов доложили, что на северном берегу Сейма, в районе деревни Мельня, а также севернее и северо-восточнее ее замечено скопление немецкой пехоты и переправочных средств. Танков пока не было видно. Пехота принимала боевой порядок.

Оставив в штабе майора Борисова, я с двумя автоматчиками и начальником разведки капитаном Аракеляном отправился в батальон, занимавший оборону у железнодорожного моста через Сейм, на линии Кролевец — Конотоп. Едва мы прибыли к мосту, как немцы открыли по нашим позициям ожесточенный огонь из орудий и минометов.

На других участках было тихо, а здесь невозможно высунуться из окопа. Мне стало понятно, что гитлеровцы сосредоточивают основные силы именно здесь, вдоль железной дороги на Конотоп.

Я передал по телефону Борисову, чтобы он немедленно доложил командиру корпуса о сосредоточении для атаки немецких войск в районе Мельни, о начатой ими артиллерийской подготовке и о направлении главного удара немцев на Конотоп.

Вскоре передовые немецкие подразделения стали спускать на воду надувные резиновые лодки. В них торопливо садились солдаты и направлялись к нашему берегу. Все это делалось методично, без особой суеты. Чувствовалось, практиковались они не один месяц. Не теряя ни минуты, я вызвал по переправе противника и его войскам на северном берегу огонь всей бригадной артиллерии и минометов.

В исходном положении врага началась суматоха, какое-то беспорядочное перемещение. Батальон усилил огонь из стрелкового оружия. Однако отдельные лодки достигли нашего берега, и пехота противника высадилась на откосе.

С каждой минутой обстановка боя становилась для наших войск все напряженней. Положение осложнялось еще и тем, что железнодорожный мост через Сейм, заранее подготовленный к взрыву, был только поврежден. Саперы противника сразу же принялись его восстанавливать.

Но неожиданно — что значит правильно выбрать позицию! — с правого фланга, вдоль русла реки заработал станковый пулемет. Одной длинной очередью старик-«максим» словно сдул саперов противника с моста; другой — отсек, парализовал переправу. (Позже я узнал: у пулемета находился боец отличной выучки и высокой отваги Михаил Дмитриевич Иванов). Стрельба усиливалась и с той, и с другой стороны. Противник обильно поливал наши окопы свинцовым дождем. Над рекой непрерывно катился трескучий гром. Из окопов нельзя было поднять голову, и я отдавал приказания по телефону или голосом по цепи.

Этот «концерт» продолжался более часа. Немецкая пехота, которой удалось высадиться на нашем берегу, была полностью уничтожена, несколько гитлеровцев взято в плен.