Валентина Талызина - Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы

Володя Сошальский был не самый лучший сын. И потом мне уже рассказывали, что, будучи в больнице, Варвара на него кричала. Такой несдержанной, кричащей я не могу её себе представить. Все обиды, вся неудовлетворённость, возмущение детьми у неё прорвалось как нарыв.

Варвара дружила со всеми жёнами, любовницами Володи. Она была потрясающая мать. Красавец Володя имел успех у женщин, он поражал искрящимся остроумием. И мать смотрела на любимого сына с восхищением – что бы он ни делал, ей всё нравилось. В то же время он был необязательный, наверное, Варваре не хватало его внимания.

Любовь Орлова. Мы мало с ней общались. Она держалась особняком в театре, она была звезда. Мы все на неё смотрели как на человека с другой планеты. Хотя сколько я помню, она ходила в одной юбке и одной кофте. Серенькая юбочка из букле, коричневый свитер и кулон с Нефертити. А когда она выходила на какие-то важные мероприятия, то, конечно, наряжалась.

На юбилее театра Любовь Орлова блистала. Это, конечно, была вылитая Мальвина, что-то невероятное. Уникальный костюм, роскошные туфли, грим, парик – вот живая Мальвина, и всё… Возраст и Орлова – вещи параллельные. Она была изумительна, сидела ровно, как струна.

В спектакле «Жизнь Сент-Экзюпери» Бероев играл Сент-Экзюпери, а я – мадам Н. Мне наши гримёры сделали парик. Любовь Петровна шла через сцену – мы играли утренний спектакль – и вдруг мельком увидела этот парик! Она прибежала в гримёрную и сказала: «Покажите тот парик, который у Талызиной…» Парик был фантастический! Это, конечно, комплимент нашим гримёрам. Орлова быстро примерила этот парик, посмотрелась в зеркало: идёт ей или нет? Не знаю, сделала ли она заказ, но париков у неё было много.

Однажды у меня с ней произошёл такой эпизод. Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф после «Дядюшкиного сна» дала мне роль в «Последней жертве» Островского. Я играла Юлию Павловну Тугину. Получить главную роль в Театре имени Моссовета, да ещё в пьесе Островского – это было счастье. Фрол Федулыч – Марков, Дульчин – Бортников, Глафира – Раневская! Я оказалась в таком цветнике.

И вдруг у меня дома раздаётся телефонный звонок: «Это говорит Любовь Петровна (она очень хорошо ко мне относилась). Валя, ко мне тут пришла старушка и принесла потрясающие кружева, чуть ли не восемнадцатого века. Срочно идите в дирекцию и скажите, чтобы вам купили эти кружева на платье. Идите и скажите!» Это она, легендарная актриса, могла пойти в дирекцию и потребовать, но не я, молодая артистка. Я попыталась дать задний ход: «Вы знаете, ещё нет художника по костюмам, нет даже эскиза…» Она сказала: «Это меня не интересует, и это никому не интересно. Идите и настаивайте, чтобы вам купили эти кружева».

«Последняя жертва». Наташа Ткачёва и я – Тугина Юлия Павловна

Я пошла к Вале Школьникову, нашему замдиректора. Он любил артистов, смотрел все спектакли и ценил лучшие традиции театра…

После недавней программы на НТВ с моим участием мне позвонила жена Вали Мира: «Валя, всё очень хорошо, здорово. Я смотрела на одном дыхании!» Я пригласила её на спектакль «Свадьба Кречинского». «Нет, Валя, я сейчас не выхожу…» – «Ну сейчас не выходите, а скоро начнётся весна…» – «Ой, я так постарела, поседела…» – «Это не имеет никакого значения…» Мира слыла красавицей…

А Валя Школьников был прирождённым театральным директором. Он помогал всем, никогда никому не отказывал. И я к нему пришла и тоном просителя заговорила: «Валя, надо купить кружева! Там старушка пришла к Любови Петровне. Понимаешь, она говорит, чтобы я настаивала…» – «Иди, иди, всё сделаем, всё купим. Успокойся, только репетируй, играй…» И купили эти кружева. Сейчас одно платье с этими кружевами – оно как-то сохранилось – я отдала историку моды Александру Васильеву. Потому что это платье было сшито по эскизам его отца. Костюмы у меня были потрясающие.

Когда я была совсем молодой артисткой, у нас в театре существовала прекрасная традиция. Завадский каждую неделю собирал труппу: читал Пушкина или рассказывал про Станиславского. Я обожала эти беседы, которые всех нас поднимали. Когда Завадский ушёл, мы поняли, как мы осиротели. Эти беседы кончились…

Такие вещи понимаешь только потом.

И тогда кто-то сказал: «Вы, молодёжь, сходите к Любови Петровне Орловой и узнайте, как она такую форму держит». И я с ней договорилась. Это было в Риге. Она мне показала все физические упражнения, которые делала каждый день. А потом сказала фразу, которая меня убила: «Ну, я же ведь артистка оперетты, нам это надо. А вам, драматическим актёрам, может быть, этого и не надо». Я на неё с удивлением посмотрела: что ты говоришь, нам тоже это надо.

Валентина Серова пришла в театр с Серафимой Бирман, когда я уже там работала. Они через многое в жизни прошли. Бирман была потише. А Серову сразу возмутило, что Марецкая – хозяйка театра.

Помню, на какое-то общее собрание театра Серова пришла в белом воротничке. Она предпочитала строгий стиль и любила белые воротнички. У неё были светлые волосы, голубые глаза, она выглядела худенькой до воздушности. Валентина храбро выступила против диктатуры в театре.

Когда собрание закончилось, Серова с пылающими щеками подсела к Бирман, а я что-то замешкалась и случайно подслушала их разговор. Валентина спросила Серафиму: «Ну почему вы не высказались, почему вы ничего не сказали?» А Бирман сидела молча. Она понимала, что с диктатурой ничего не поделаешь, если она есть, то она будет до конца. Так и было.

Конечно, Юрий Александрович в какой-то степени был диктатором. При всей своей мягкости, интеллигентности, таланте он таки держал руку на пульсе театра. И умудрённая опытом Бирман сидела с поникшей головой, опущенными плечами. Они хотели какую-то пьесу взять, а им этого не дали… «Ну почему, почему вы не сказали?» – с какой-то мукой вопрошала Серова. Я подумала: боже, какие страсти кипят…

Валентина Васильевна Серова была невероятно красивая, летящая, поразительного темперамента актриса. Но к сожалению, она уже пила. Вот сегодня она летящая, темпераментная, улыбчивая, а завтра спектакль заменяют, потому что она не пришла. Она могла сорвать спектакль. К сожалению, так случалось не раз.

Она была уже без Симонова и не могла совладать с собой. Я помню, с ней говорила дирекция, она давала слово, ходила, просила. И всё-таки встал вопрос, на моей памяти, года через два-три. Ей объявили: «Мы вас не можем держать в театре, потому что вы в любой момент способны подвести». Это было трагично. Но я никогда её не видела в нетрезвом состоянии. Она не позволяла себе являться в театр в таком виде.