Родион Нахапетов - Влюбленный

Я околдован пеньем скрипки до сего дня.

И все‑таки я нашел себя.

В тринадцать лет у меня началась мутация голоса и прорезался басок.

Примерно за две недели до Нового, 1958 года ко мне подошла Лида П., которая мне очень нравилась, и сказала:

— Мы готовим новогоднее представление. У нас есть все звери, но нет медведя. Хочешь быть медведем?

— Не — а, — отмахнулся я.

Почему? Я стеснялся выступать перед публикой. Но стоило ли признаваться?

— Не хочу, — сказал я.

— Жалко. Играли бы вместе. Там у зайчика с медведем дружба.

Лида сказала это так проникновенно, что внутри меня что- то дрогнуло.

— После каждого выступления, — добавила Лида, — мы будем получать подарки. Ну, знаешь, конфеты, орешки…

Я невольно сглотнул слюну. Мое голодное воображение нарисовало целую гору конфет, ведь каникулы длятся долго. Я заколебался.

— Ну чего ты такой? — ласково пожурила Лида и положила свою мягкую ручку на мою. — Будь медведем.

— Ладно, — сказал я.

Я надел шкуру, натянул маску и стал по — медвежьи рычать и бегать по сцене за очаровательным зайчиком. На первом спектакле, перед пятью сотнями школьников, я рычал с таким напором, что чуть было не потерял сознание — от духоты и избытка волнения.

Два года подряд я играл медведя на школьной сцене, получая подарки и набираясь смелости. И в результате осмелел настолько, что записался во взрослый драматический кружок при Дворце культуры. Оказалось, что руководителем кружка был тот самый Дмитрий Филиппович Брозинский, который приглашал меня и маму на свой спектакль и в сарайчике которого мы одно время жили.

Это было сущее везение. Дмитрий Филиппович обладал даром распознавать талант. Мы любили его. Он раздавал роли по какому‑то странному принципу, как бы наоборот. Застенчивая девушка должна была играть вредную тещу, веселый паренек — печального странника, красавица — Бабу Ягу и т. д. Этим Дмитрий Филиппович хотел растормошить нас, зарядить интересом и энергией. Конечно, не просто было осваивать неподцающийся текст, но именно поэтому репетиции и стали такими необходимыми и желанными.

Мне, пятнадцатилетнему, поручили роль старца. Трагическую роль. Готовясь к спектаклю, я стал присматриваться ко всем старикам на улице, в трамвае, в кино. Я старался копировать их. И от репетиции к репетиции голос мой становился все более дребезжащим, спина сгибалась, ноги слабели и подкашивались. А когда я приклеил седую бороду и «потушил» взгляд (как бывает у стариков), то меня даже мать родная не узнала…

Успех был ошеломляющим. Зал аплодировал, друзья обнимали. А в сторонке, за кулисами, стоял Дмитрий Филиппович и пристально на меня смотрел. Я запомнил этот странный, как бы отсутствующий взгляд. О чем он думал в тот момент? Заглядывал ли в будущее или сожалел о прошлом? Кто знает!

Впрочем, сегодня, спустя много лет, мне кажется, я разгадал тайну этого взгляда. Строгий Дмитрий Филиппович, стоявший за кулисами, хотел, чтобы я запомнил: у всякого успеха есть две стороны — признание зрителя и признание учителя. Они не всегда совпадают.

Летом 1959 года я впервые увидел настоящих звезд кино. Живьем.

Популярные артисты выступали на городском стадионе, а мы, участники художественной самодеятельности, были у администрации на побегушках. Нам с Женей Безруковым здорово повезло: мы оказались у главного выхода на сцену и видели знаменитостей так близко, что даже могли их потрогать.

Приветливая Марина Ладынина. Такая же красивая, как на экране. Такая же смелая. Она ловко впрыгнула в открытую коляску, хлестнула лошадь и помчалась по беговой дорожке. Над стадионом зазвучал такой знакомый, такой волнующий голос:

Каким ты был, таким остался,Орел степной, казак лихой…

Стадион рукоплескал, узнав любимую песню из «Кубанских казаков», а мой друг Женя уже толкал меня локтем в бок:

— Смотри, вон Бондарчук! Бондарчук, смотри! Ух ты!

Сергей Бондарчук! Шевченко! Отелло! С пышной копной волнистых волос, загорелый и очень серьезный.

Пока Сергей Федорович беседовал с кем‑то, я подошел к нему со спины и вытянулся в струнку, чтобы сравниться ростом. Великий артист был слегка выше меня, и Женя издалека показал мне, насколько выше — На чуть — чуть…

Не знаю почему, но это «чуть — чуть» окрылило меня. Мне казалось, что стоит немного подрасти — и я добьюсь успеха.

В те годы взошла звезда Владимира Трошина. Его мягкий, проникновенный голос невозможно было забыть, «Подмосковные вечера» были у всех на слуху. Трошин готовился к выступлению, нервно потирая руки. Его окружили служащие стадиона, оглядывая своего кумира с ног до головы.

— Трошин! — сказал один из поклонников. — Мы тебя любим. Спой чего‑нибудь!

Трошин деликатно отказался:

— Извините, но мне скоро выходить…

— Ну хоть немного! «Не слышны в саду — у-у…» Ну спой!

— Уважь!

— Нет. Извините, пожалуйста.

Один из поклонников повернулся к другому и сказал — так, чтобы Трошин слышал:

— Чего ты его просишь? Он же без микрофона не может.

— А — а-а… — нарочито громко произнес другой. — Теперь понятно. Все говорят: Трошин, Трошин, а он безголосый.

— Давай покажем, как надо петь! — съехидничал третий.

В это время над стадионом разнеслось объявление:

— Заслуженный артист РСФСР, артист Московского Художественного театра Владимир Трошин!

И Трошин запел.

— Здорово поет! — сказал я.

— Очень здорово! — согласился мой друг.

А те трое, что приставали к Трошину, посмеивались:

— Любой дурак с микрофоном споет! Подумаешь, Трошин!

Уже тогда я понял, что у поклонников обидчивое сердце.

В одну секунду их любовь может превратиться в ненависть.

Ни с одним из выступавших мне так и не удалось поговорить. Собирался, но не хватило духу. Да и что сказать? Черкасову, Скобцевой, Крючкову? Сказать, что я видел все их фильмы? Что ж тут удивительного — все видели. Сказать, что хочу быть артистом? А кто же не хочет! Может, поговорить о тонкостях игры? Глупость, никто не станет слушать белиберду перед выходом на сцену. В общем, весь вечер я крутился рядом с гигантами, заглядывал им в глаза, но не смог выдавить из себя ни слова.

На следующий день в нашем дворце проводилась творческая встреча с Борисом Андреевым. Огромного роста, с мощным, трубным голосом, смешной и доверчивый, Борис Андреев всегда мне нравился. Особенно в «Двух бойцах».

Шла встреча. На экране показывали фрагмент из «Большой семьи» Хейфица. Андреев в перерыве не уходил, а смотрел на экран из‑за кулис. Мы, артисты — кружковцы, ошивались рядом.