Пушкин - Иона Ризнич
Теперь, уже вторично овдовев и состарившись, Екатерина Николаевна все еще любила веселье и суету. Кроме всей многочисленной семьи Раевских-Давыдовых, в Каменке постоянно гостило множество посторонних. Жили широко и привольно, празднество сменялось празднеством. Содержался собственный оркестр, певчие; в торжественные дни палили из пушек. А кроме того, эта роскошная усадьба была местом встречи членов тайного политического движения среди офицерства, уже начавшего принимать форму заговора. Сын хозяйки дома, Василий Львович Давыдов, был главой Каменской управы Южного общества.
Именно в Каменке Пушкин встретился со многими будущими декабристами: Иваном Дмитриевичем Якушкиным, Сергеем Григорьевичем Волконским, женившемся впоследствии на Марии Раевской… Пушкин активно участвовал в их спорах. Заговорщики обсуждали вопросы актуальные, насущные: к примеру – учреждение в России конституции, отмену крепостного права. Якушкин уже пытался освободить крестьян в своем имении и столкнулся со многими трудностями. Спорщики заходили дальше, допуская возможность свержения самодержавия и – о ужас! – убийства царя. «…Читал свои ноэли Пушкин, меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал…» – напишет поэт позднее. А тогда, в 1821 году, он создает страшное стихотворение «Кинжал», в котором фактически рассуждает об индивидуальном терроре:
«Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия позора и обиды.
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч закона,
Свершитель ты проклятий и надежд,
Ты кроешься под сенью трона,
Под блеском праздничных одежд».
Да и в гостиной усадьбы Каменка Пушкин позволял себе очень опасные высказывания. Как-то один из спорящих даже остановил его:
– Говорят, язык до Киева доведет, а тебя довел до Бессарабии. Гляди – загонят за Дунай!
А может и за Прут! – тут же парировал Пушкин.[52]
Воспринимал ли Пушкин всерьез эти опасные рассуждения? Скорее – нет. Он принимал происходящее за обычную светскую болтовню, игру ума, способ развлечься… Сам поэт был человеком непрактичным, легкомысленным, ему и в голову тогда не приходило, какой страшной и жестокой реальностью могут обернуться досужие споры.
Пушкин был чрезвычайно доволен и обществом, собиравшимся в Каменке, и приемом, который ему там оказывали. Он писал: «Время мое протекает между аристократическими обедами и демагогическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».[53]
Хотя женщин в Каменке было мало, одна из них все-таки привлекла внимание Пушкина. Звали ее Аглая Антоновна Давыдова, и была она женой единоутробного брата генерала Раевского. В отличие от своего брата этот отставной генерал не был ни особенно умен, ни серьезен, ни решителен, зато славился гастрономическими талантами и чудовищным аппетитом. Пушкин сравнивал его с шекспировским Фальстафом: «…случай сблизил меня с человеком, в коем природа, казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его гениальное создание. *** был второй Фальстаф: сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст. Одно обстоятельство придавало ему прелесть оригинальную: он был женат».
Аглая Давыдова, француженка по происхождению, обладала веселым и живым характером. Пожалуй, даже слишком живым. Поэт «отблагодарил» возлюбленную стихами, больше похожими на рифмованные колкости:
«Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги – понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон – умом ее стращая,
Дамис – за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?»
Аглая Давыдовна обиделась страшно, прогнала от себя Пушкина и никогда больше и слышать не хотела о дерзком сочинителе.
Кишинев
Осенью 1820 года Пушкин приехал в Кишинев, где, если не считать недолгих отлучек, прожил три года.
Кишинев времен Пушкина был небольшим городом в долине речки Бык. Он разделялся на две главные части, известные под именами Старого и Нового базара. Старый город, расположенный ближе всего к реке, был застроен преимущественно мазанками. Он напоминал, скорее, деревню. Новый город занимал плоскую возвышенность и был лучше распланирован, однако улицы все же были тесны, а от них расходилось множество кривых переулков. Каменных и деревянных домов в Кишиневе было мало по причине недостатка леса.
Пушкин поступил на службу к наместнику Бессарабского края генералу Ивану Никитичу Инзову, человеку в высшей степени доброму и порядочному, участнику войны 1812 года. Боевой генерал соединял в себе невероятное мужество и удивительное человеколюбие. За гуманное обращение с пленными французами Людовик VIII даже наградил Инзова орденом Почетного Легиона.
Имя доблестного генерала было окружено тайной: поговаривали, что он внебрачный сын самого Павла Первого! Даже фамилию его Ин-зов расшифровывали как «иначе зовут».
Кем были родители Инзова, до сих пор неизвестно. Он вырос воспитанником князя Юрия Никитича Трубецкого, масона и розенкрейцера, жившего в Пензенской губернии. Как-то к Трубецкому приехал его старый друг, тоже масон, граф Яков Александрович Брюс, и привез с собой маленького мальчика. Граф Брюс попросил князя оставить дитя у себя и дать ему самое лучшее образование и воспитание. Князь Трубецкой выполнил просьбу друга и растил маленького Ваню вместе со своими детьми, не делая каких-либо различий. Брюс обещал раскрыть тайну позднее, но скоропостижно умер, так и не рассказав ничего о происхождении ребенка.
Еще в Екатеринославе Иван Никитич Инзов принял Пушкина чрезвычайно любезно. Дал отпуск для путешествия в Крым, а потом уже в Кишиневе заботливо опекал и воспитывал. По сути, он заменил ему отца.
Инзов был масоном и мартинистом, то есть последователем просветителя Сен-Мартен, и он сразу оценил необыкновенный талант Пушкина и поставил себе задачу сохранить его для России. Вполне вероятно, что он получил от масонского ордена приказ беречь талантливого молодого человека.
Пушкин и масоны
Масоны в России появились примерно в тридцатые годы восемнадцатого столетия. Во время правления Елизаветы Петровны масонство вошло в моду, хотя сама государыня относилась к масонству недоверчиво и с опаской, как и большинство русских монархов. Они справедливо полагали, что масоны желают стать второй властью, противопоставляя собственную идеологию официальной. Поэтому масонами интересовалась
