Юрий Шутов - Собчачья прохиндиада

Кандидатуру третьего зама, как уже говорилось, Собчак нашел сам, но перед этим мною «патрону» было замечено, что своими данными третий заместитель должен разбавлять академизм профессорской тройки на случай массированной нацеленной критики. Возможно, поэтому Кучеренко со своим разбитным мандатным набором и был приписан к этой малопьющей, но почтенной портретной галерее. Так вот, именно Кучеренко первым заговорил с Собчаком о доблестях своего милицейского предводителя Травникова, напрямую ляпнув, что получить согласие от председателя Исполкома Щелканова о назначении Травникова начальником ГУВД он, Кучеренко, берет на себя. Помню, Собчак с ехидцей поинтересовался, как ему удастся это сделать, если Щелканов узнает, что «патрон» тоже согласен. Подобное совпадение мнений может насторожить главу исполнительной власти города. Кучеренко, не понимая, к чему клонит «патрон», с жаром сознался, что с "Бродман он уже перетолковал, и она согласна", а раз так, то Щелканов возражать не станет. При упоминании фамилии Бродман «патрон» уставился на меня. Я, перехватив взгляд, стал изображать детальное рассматривание захватанной руками полировки стола. Как только бравый Кучеренко ушел, «патрон» потребовал объяснений. Мне было немного известно об этой пожилой даме без определенных занятий. Она, по-моему, даже не числилась официально в штате Щелканова, но исполняла задания по классу его наперсницы и психолога, беседуя и тестируя всех абитуриентов на разные вакансии, после чего выдавала свои заключения. Ввиду, как мне казалось, малозначимости этой дамы и ее постоянного шатания по коридорам я Бродман в расчет не принимал, а о степени безоговорочного влияния на Щелканова этой крашенной под вокзальную буфетчицу старушенции, как поведал Кучеренко, просто не подозревал.

— Плохо! — заметил мрачно «патрон». — Недорабатываете! Раз совершенно неизвестные люди делают кадровую политику в городе!

После этого замечания мне стало ясно, что сообщению Кучеренко «патрон» поверил больше, чем моему мнению, и поэтому станет категорически против кандидатуры Травникова, раз он так приглянулся какой-то Бродман. Это создавало проблему в будущих отношениях с Кучеренко, который мог меня заподозрить в причине провала своего протеже. Надо отметить, я не ошибся. Игорь действительно стал ко мне относиться за глаза злобно, с милицейским остервенением, но без агрессивности и даже с матерыми доброжелательными рукопожатиями при каждой нашей встрече. А когда я ушел от Собчака, он, невзирая на свою неприязнь, почему-то обратился именно ко мне с просьбой найти способ доплачивать водителям его служебной машины, дабы исключить возможное возмездие с их стороны за всякие его сторонние поездки. Между тем и Травников не очень настаивал на своем назначении, давая Собчаку всевозможные поводы для самоотвода. Так, Первого мая на Дворцовой площади его «веселое» состояние вызвало сильное опасение «патрона» реальной возможностью кандидата в начальники ГУВД свалиться в ликующую людскую сутолоку с импровизированной и неогражденной трибуны. Старую капитальную трибуну ликвидировали вместе со встроенным буфетом и более чем семидесятилетними демонстрациями, поэтому весь традиционный, памятный с детства праздник вылился в какой-то полустихийный, разляпанный вдоль фасада Зимнего дворца митинг с репертуаром лондонского Гайд-парка.

Слух о скорой замене начальника стал раздирать руководящие этажи ГУВД лавиной "страстей служивых". Кое-кто ликовал от грядущих кадровых пертурбаций, а кто-то с усилием космонавта, борющегося с многократной перегрузкой, предпринимал всевозможные и отчаянные попытки удержать равновесие. Было заметно: милиция вот-вот могла сорваться, как и все, в митинговую пропасть. Брала разбег ситуация, обещающая в скором будущем стать неуправляемой, что на общем фоне начавшегося развала допустить было никак нельзя, поэтому я несколько раз пытался уговорить «патрона», несмотря на всю его антипатию к Вощинину, не менять "коней на переправе", пока не доберемся до тверди. Собчак внимал моим увещеваниям рассеянно, но соглашался и даже принял спешно по этой причине вышедшего из госпиталя Вощинина для доброжелательной беседы. Со стороны же депутатов и Щелканова ситуацию с перетряхиванием руководства ГУВД обостряли с каждым днем.

Следующим за Травниковым шла кандидатура полковника Робозерова — преподавателя и соискателя ученой степени доктора юридических наук. Робозеров, бесспорно, обладал кроме опыта и нормальных понятий о чести светлым, трезвым, расчетливым умом, но превосходная степень его осторожности, то ли врожденная, то ли благоприобретенная, была сравнима разве что с неутомимым, прекрасно ориентирующимся только в подземелье кротом. Стоило ему, влекомому землеройным энтузиазмом, вылезти на солнечный свет, как он тут же терялся, становясь слепым и беспомощным. К сожалению, в оценке Робозерова я не ошибся. В конечном счете так и вышло. На поставленное заинтересованными сторонами условие выйти из кулуарных протискиваний на открытый ринг для депутатского голосования Робозеров сам вдруг снял свою кандидатуру с пробега к очень близкой победе и удалился из Мариинского дворца, сжимая в кулаке неразлучную пустую авоську, изготовленную из давно осыпавшегося дерматина.

В самый разгар этой кампании по поиску замены Вощинину меня во дворце нашел мой давний знакомый, с которым мы когда-то работали в Смольнинском районе, и, почему-то заведя в непросматривающийся тупичок коридора, тихим голосом сообщил, что со мной хотел бы переговорить по совершенно неотложному делу его товарищ — руководитель УБХСС города Евгений Олейник. Не услышав темы предстоящего разговора, я, в связи с полным отсутствием времени, посчитал эту встречу для себя излишней и вежливо отказался. Однако через пару дней мне позвонил сам Олейник. Не принимая во внимание мое удивление, мы договорились встретиться на задворках одного кафе в центре города, которое, вероятно, использовалось для оперативных, неофициальных контактов, если судить по наглухо закрытому уютному помещению, ненавязчивому, но качественному обслуживанию и еде. Прежде я с полковником Олейником знаком не был, никогда его не видел, но слышал, что он долгое время служил вместе с А. Курковым7 в УКГБ и был почти одновременно с ним переведен в МВД, когда в ЦК было решено укрепить наиболее коррумпированные милицейские подразделения деятельными и чистыми на руку сотрудниками КГБ СССР.

Олейник пришел на встречу в цивильном. Характер сообщенных им, не спеша, за обедом, плавно перешедшим в ужин, сведений о преступлениях, совершенных под руководством третьего кандидата в кресло начальника ГУВД А. Крамарева и его подручного Н. Горбачевского, воспетого Невзоровым полуспившегося оперативника, свидетельствовал прежде всего о безысходности положения самого Олейника. Если его рассказ со ссылкой на имевшиеся при нем документы был правдой, то обладатель такой информации мог свободно получить пулю в затылок, к примеру, у дверей своего дома. Это я не преминул подчеркнуть, глядя прямо ему в глаза, и спросил, какую цель ставит он, передавая мне эти опасные сведения, чем впрягает меня, мягко говоря, в сильно двусмысленное положение, даже с точки зрения закона. Ведь речь шла не только о злоупотреблениях своим служебным положением указанной парочки, но и о сокрытии за взятки преступлений, совершенных другими, а также прямом участии в подготовке и осуществлении разбоев, грабежей, вымогательств, крупномасштабном рэкете и даже ликвидации неугодных лиц и опасных свидетелей, не говоря уже об организации нанесения несговорчивым «предупредительных» увечий. Из услышанного выходило, что под крышей ГУВД в части, подчиненной Крамареву и Горбачевскому, создана и давно успешно действует хорошо законспирированная, дерзкая, а потому крайне опасная, прекрасно вооруженная и прикрытая законом банда. Мне стало не по себе. Однако я поинтересовался, сможет ли Олейник все это доказать в случае моего пересказа услышанного Собчаку, чего он или стоящие за ним, судя по всему, и хотели добиться нашей встречей. Не моргнув, Олейник с уверенностью и, как мне показалось, облегчением утвердительно закивал. Во время всего этого «банкета» я больше слушал, помалкивая, лишь изредка уточняя непонятное, так как не исключал наличия студии звукозаписи в этом маленьком, обитом фанерованными панелями кабинете с неплохо отделанными вишневым кожзаменителем стенами, поэтому предпочел, кроме чавканья, не оставлять других дискредитирующих звуковых слепков своего голоса неизвестно кому и для каких целей. За десертом я витиевато пытался узнать, почему Олейник не использует для передачи Собчаку этих сведений А. Куркова, тогда еще начальника УКГБ, то есть своего шефа. Жуя половинку яблока, мой собеседник пытливо посмотрел на меня. Ответа я не получил, но мы поняли друг друга. Ошейник прекрасно сознавал, что рискует жизнью. Это было заметно.