К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков
Одушевлявшее их направление и тогда уже не было новостию. Гениальным творцом, первым поборником и первою жертвою русского национального самосознания в областях науки и литературы был еще Ломоносов. В начале нынешнего столетия немного насчитывалось достойнейших его последователей; но эти немногие уже приобрели вес при дворе и значение в обществе. Всё мыслившее в России того времени было наклонно подчиняться им тем охотнее, чем очевиднее становились за них новые требования самой жизни. Начало XIX века угрожало России великими политическими бедствиями: творческим силам национального гения предстояло подняться до полноты напряжения, чтобы объединить общество и народ в самоотверженном патриотическом одушевлении. Оно сказалось всепобедно в эпоху великой Отечественной войны. Спасительное торжество его поколебало духовное «чужевластие», без отпора державшее дотоле в пленительных сетях своих свободу созданий русского национального гения. И вот историческим судьбам России так посчастливилось, что
За стаею орлов двенадцатого года
С небес спустилася к нам стая лебедей,
И песни чудные невиданных гостей
Доселе памятны у русского народа.
А.Н. Майков.[54]
Эта «стая лебедей» творчески воспользовалась обаянием своей эпохи и, пока не охладело создавшее ее национальное одушевление, успела направить по идее Ломоносова современное ей движение научной и художественной мысли в России. Карамзин сделался самым влиятельным представителем возрождающегося национального направления в русской науке и литературе. С его легкой руки оно установилось навсегда, и как пережитые с тех пор, так и теперь переживаемые уклонения от него доказывают только, что общества, народы и государства направляются и управляются не всегда одинаково достойными выразителями своего исторического призвания.
Назвать Карамзина и близкий к нему литературный кружок, значит указать литературное исповедание, вызывающее в отечественной истории благодарные воспоминания о благороднейших его представителях и последователях. Всю свою жизнь они посвятили национальному просвещению своего общества, не переставая расширять личные образовательные знания по иностранным источникам. Беспристрастно всматриваясь в духовные сокровища и величавые создания западноевропейского просвещения, как в вековечное приобретение и общечеловеческое достояние христианской цивилизации, эти люди стремились перенести просветительное разумение создавшего ее духа в русское национальное самосознание, чтобы достигнутые ею успехи последовательно претворить в просветительные орудия русской жизни. Одушевлявшее их стремление срослось с человеческою их сущностию и вошло в их жизнь как важнейшая из составные ее частей. Ни один из них не отказывался ни от государственной, ни от общественной службы, но и ни один не щадил ни сил, ни досугов на самообразование и посильное просвещение своего общества. В этом смысле они были для России тем же, чем в свое время гуманисты для Западной Европы.
Подобно гуманистам, беспощадные к себе в служении своему призванию, они не обманывали себя тем с виду научным крохоборством, которое в коротеньких извлечениях и общих очерках повременной и поденной печати побирается и пробавляется так называемыми «последними словами науки». Самодеятельным трудом над непосредственным материалом и подлинными произведениями западноевропейских языков они приобретали обширные и основательные общеобразовательные сведения и, благодаря им, получили историческую известность таких много знавших людей, которых нельзя не признать просвещенными полигисторами. Такова вторая отличительная черта образованных людей того времени. В последние годы почтенный тип таких людей исчез в русском обществе. Нынешняя учащаяся молодежь на беду себе не видит их в жизни и не изучает по оставшимся от них произведениям. Не все старшие члены живущих теперь поколений лично знавали их, хотя все недавно пережили последние остатки полигисторства в лице таких выдающихся поэтов и писателей, какими были, например, кн. П.А. Вяземский, кн. В.Ф. Одоевский, Ф.И. Тютчев или А.С. Хомяков и Ю.Ф. Самарин. И эти достопочтенные представители полигисторства нового и, быть может, последнего в России склада уже заметно отличались от своих предшественников. При одинаково развитом одушевлении высшими идеалами науки, искусства и просвещения, новые полигисторы расходились в своих воззрениях на исторический путь и задачи русской жизни. В прежних полигисторских кружках шли оживленные споры о стилистической чистоте русского языка, и писатели, насильственно пестрившие его славянизмами, в насмешку над своими крайностями получили название славянофилов. Ни славянофилов, ни западников в смысле терминов, разделявших представителей литературного и научного движения в России на два до сих пор не совсем примиренные лагеря, в начале текущего столетия совсем не было. Подсмеивавшиеся один над другим борцы за чистоту родного языка равно одушевлялись русским национальным направлением и патриотическими целями. Все они были для своего времени истинно просвещенными, хотя не совсем еще русскими в нынешнем смысле, людьми. Не следует, однако, упускать из виду, что тогда Карамзин еще писал свою «Историю Государства Российского» и не напрасно напоминал «о любви к отечеству и народной гордости».
В особенную заслугу литературным людям прежнего времени следует поставить отличавший их нравственный склад, в силу которого мысль и слово не расходились у них с делом. Задушевные стремления свои они старались осуществить в жизни своей и своего общества — или, другими словами, были искренно и деятельно верны своему призванию. Высокой степенью искренности в убеждениях и верности нравственному долгу обусловливалась и высокая степень чести и честности в их личной и общественной мысли и жизни; отсюда же исходило и благородное самообладание в устном, письменном и печатном слове, — отсюда же жила-была и во всем образованном обществе повелительная сила многозначительного тогда общественного закона «Noblesse oblige»[55].
Общим отличием литературных людей того времени было и посильное стремление к свободе печати. Это стремление внушалось им не бессовестной притязательностию, но высокими достоинствами их литературного служения своему призванию. При развитых нравственных силах способные неуклонно следовать высоким нравственным правилам люди в личных и литературных, свойствах своих могли видеть столько же свое право, сколько и обязанность деятельно стоять за свободу печати. У кого есть совесть в душе и совестливость
