Стивен Фрай - Дури еще хватает

Кстати, использование фразы «заняться любимым делом» для описания человека в уборной может показаться некоторым «перебором», однако в 1980‑е эпидемия кокаиновой лихорадки, бушевавшая на площадях и улочках Лондона, набрала великую силу. Помню, как-то вечером, сидя в баре бешено популярного ночного клуба «Аннабелз», я увидел знакомого, великого остроумца, известного в лондонском мире моды и вечеринок почти каждому, человека, которого можно было, не кривя душой, назвать плейбоем, — он вышел из мужского туалета, и лицо его было перекошено от ярости.

— Знаете, что произошло минуту назад? — спросил он, и новая гримаса гневного отвращения исказила его красивое лицо.

— Нет.

— Какая-то жопа влезла, пока я нарубал дорожку, в кокаиновую комнату, без всяких прошу-прощения вытащила из штанов член и помочилась в одну из тамошних фаянсовых чаш… Как по-вашему, может, попросить Марка вышвырнуть этого типа на улицу и выпороть прямо на ступеньках клуба?

Вот какой силы набралось в то время белое зелье и каким вполне обыкновенным событием был его прием в любом общественном месте. Впрочем, мужскую уборную «Аннабелз» «общественным местом» не назовешь.

И еще раз кстати, кое-какие из последних абзацев могут создать впечатление, будто я пишу проект инструкции или рекомендаций для начинающих кокаинистов. Нечего и говорить, что, продолжив чтение и уяснив, какие беды навлекла на меня — по моему мнению — эта пагубная, но безумно обольстительная субстанция, вы со всей ясностью поймете, что я не порекомендовал бы кокаин и моему злейшему врагу. Что, разумеется, не помешает кому-то вырвать мои слова из контекста и использовать мне во вред. Как водится. К этому привыкаешь. Буквально дня не проходит без того, чтобы кто-нибудь не порадовал меня в твиттере сообщением о том, что «такого» он «от меня не ожидал», — а «таким» может быть все что угодно, от наимягчайшего из пикантных анекдотов до бранного слова, которое «оскорбляет» автора сообщения (не доводите меня до греха), или эпитета, который можно истолковать как свидетельство моего неуважения к тому или иному меньшинству. В каковом неуважении я отнюдь не повинен. Фраза «Господи, сколько ж на свете умных жидов» не представляется мне хоть сколько-нибудь сомнительной. Равно как и «Поразительно, сколько иудеев насчитывается среди великих американских комиков, — должно быть, их количество связано с 2000-летней необходимостью жить бок о бок и как-то сохранять веселость» — или еще что-нибудь в этом роде. Вполне симпатичные соображения, вовсе не понуждающие кого бы то ни было к заявлению: «Прошу прощения, но эти слова оскорбительны. Будьте любезны использовать слово “евреи”, а еще того лучше “еврейский народ”» (как будто от последнего словосочетания еврею жить станет легче, как будто и «еврей» — обозначение слишком обидное). «Еврейский народ следует истребить до последнего человека» или «Всем правят гребаные евреи — известно ли вам, что они сговорились никого больше к власти не подпускать?» От того, что пишущий подобные гнусности будет использовать «приемлемые» слова, вам что, легче станет? Отвратительны или не отвратительны чувства, выражаемые словами, а не сами слова. Черт, я обращаюсь в животное, брызжущее слюной, слыша, что «политическая корректность окончательно спятила». На эту тему я лучше помолчу. Описание моего инструментария дано здесь не в качестве инструкции по эксплуатации, но в предостережение: вас ожидает постоянно заложенный нос, кровотечения из него и из иных, не стану их называть, отверстий тела, бессонница, понос, головные боли, чесотка… а сверх этих унижений самое главное — общение с дилером. До этой интересной, интригующей, иррациональной персоны мы тоже в скором времени доберемся. Дайте срок.

Ну-с, этот раздел к настоящему дневнику отношения не имеет (дневник затаился, ожидая вас, впереди), но мне представляется, что я должен рассказать здесь — в виде приправы — о неожиданном характере нынешнего дня, того самого, когда пишется это предложение. Его нельзя назвать нетипичным днем моей жизни, но есть в нем одна особенность, редкостная и диковатая. И в этой перебивке, как и во всей книге, также будет множество внезапных отступлений, которые, надеюсь, никого не расстроят.

Проснулся я рано утром, еще чувствуя покалывавшие кожу иголочки. Прошедшей ночью я испытал один из сильнейших за всю мою жизнь маниакальных приступов. Он подбирался ко мне уже несколько дней, но именно этой ночью я ощутил себя почти рехнувшимся. Я, словно впав в неистовство, рассылал всем, кого знаю, эсэмэски, хорошо понимая, что в случае циклотомии (личной моей разновидности биполярного расстройства) безопасность обеспечивается только поддержкой родных и близких. Они по одному лишь твоему голосу понимают, с каким острым ножом подбирается к тебе истерия, и умеют успокоить тебя разговорами или убедить обратиться за помощью. Гипомания (я знаю, кто-то может считать, что ее следовало бы называть гиперманией) нередко проявляется как эйфорическая потребность пребывать в контакте с людьми и в словоохотливой, возбужденной болтливости, почти невразумительной. Как мне объяснили, жить с человеком маниакальным намного труднее, чем с подверженным депрессиям. Но наихудшее, с чем приходится иметь дело члену твоей семьи, супругу или партнеру, это период, когда ты переключаешься из одного состояния в другое. И прошлой ночью я понял, что последняя неделя как раз и была таким периодом, когда я раздражался и вспыхивал по любому поводу. Меня наполняла энергия, однако ее следовало назвать негативной.

Ночью я ощутил такой прилив сил, исполнился такой радости, почувствовал себя столь позитивно и до того уверился в своих достоинствах, что внезапно проникся полным пониманием исторических фигур наподобие Жанны д’Арк и буйного пророческого неистовства Говарда Била, блестящего телевизионного провидца, столь незабываемо сыгранного в фильме «Телесеть» Питером Финчем, — эта роль стала его последним бенефисом, принесшим ему посмертного «Оскара». Уверен, вы помните сцену, где он, мокрый и одержимый, приходит, накинув поверх пижамы дождевик, в здание телестудии, чтобы занять в прямом эфире место ведущего программы и, раскинув руки, призвать каждого своего зрителя высунуться в окно и завопить: «Я зол как черт и больше не собираюсь это терпеть!» Бог весть, какую околесицу понес бы я, если бы оказался этой ночью перед камерой.

Не сохранись во мне крошечного ядра здравомыслия, я совершенно серьезно уверовал бы, что в меня вселился некий великий дух. До конца понять, что я имею в виду, могут лишь те, кто страдает — а может быть, наслаждается — гипоманией. Я и сегодня еще балабоню на предельной скорости, хотя, смею сказать, намереваюсь вернуться к последнему абзацу и отредактировать его, когда либо тихо спланирую с моей высоты вниз (на что искренне надеюсь), либо шмякнусь об землю (чего сильно боюсь)[22].