Георгий Данелия - Тостуемый пьет до дна
— Не скажу! Сами должны сообразить.
И я опять горько вздохнул, — на сей раз уже не по поводу футбола: больше года фильм режиссера Марлена Хуциева «Застава Ильича» лежал на полке, и что с ним делать, никто не знал. Хрущев, когда ему показали фильм, сказал, что в нем есть идеологически вредные сцены, которые надо обязательно исправить. А какие именно сцены вредные — не сказал. А остальные начальники не могли понять, какие сцены в этом фильме вредные, а какие невредные. Спросить Хрущева никто не решался, и поэтому они под всякими предлогами не принимали фильм.
Когда Хрущев закончил свое выступление, все встали и начали неистово аплодировать. Я тоже встал, но неистово аплодировать не мог, потому что оказался лицом к лицу с Хрущевым. Я понял, что загораживаю ему зал, быстренько отошел к двери и стал неистово аплодировать там. Но человек в дверях не дал мне неистово аплодировать, сказал, что в дверях стоять нельзя. И я вышел во двор и стал ждать Таланкина, чтобы обсудить с ним событие.
Таланкина я дождался. В «Юпитере» мы побывали. А когда ехал обратно, мой морковный «Москвич-402» остановил инспектор ГАИ (государственная автоинспекция), проверил документы и пригласил пересесть в их машину. Там сидел еще один.
— И что будем делать? — спросили они.
Я поклялся, что у меня нет ни копейки! Они огорчились и сказали, что мне придется поехать — подуть в трубочку. Тут я вспомнил, что у меня дома в холодильнике стоит литровая бутылка чачи, и предложил инспекторам поехать ко мне и выпить по стаканчику.
— А что это такое? — заинтересовались они.
— Водка виноградная. Девяносто градусов!
Комната моей мамы была как раз напротив двери. В два ночи она услышала шепот: «Проходите».
Приоткрыла дверь и увидела, что вошел я — в носках, с ботинками в руках, а за мной — два милиционера, тоже в носках и с сапогами в руках.
Мама заволновалась: «Что случилось?! Почему милиция? Почему в носках?!»
Квартира у нас была большая, коридор длинный, в конце коридора, направо — кухня, там мы и скрылись за поворотом.
Мама быстро оделась. А когда она вошла на кухню, я и мои гости сидели за столом и пили чачу.
— Познакомьтесь, это моя мама, — сказал я моим новым друзьям. Встал и предложил выпить за ее здоровье.
Мама сказала, что если бы я меньше пил за ее здоровье, его было бы больше.
Гости заступились за меня. Сказали, что я очень ее уважаю — сапоги их заставил снять, чтобы ее не потревожить.
Мама велела мне принести тапочки, по-человечески накрыла на стол и приготовила яичницу с помидорами, луком, сыром и зеленью! (Очень вкусно!)
Чача и яичница гостям понравились. Мама полюбопытствовала, что сегодня было в Доме приемов. Я рассказал, как Хрущев перепутал меня с Хуциевым.
Мама сказала, что Хрущев выпустил на волю десятки тысяч невинных людей, и она ему за это очень благодарна! А что и как он говорит о кино, это не так уж важно.
ДАЛИ СВЕТЛЫЕ
— Пошли в лес, — позвал Гурам.
— Не хочу.
— В войну будем играть. Я буду — Георгий Саакадзе, а ты — Шах Аббас, и мы будем рубиться на саблях.
— Не хочу.
— Хорошо! Ты будешь Георгий Саакадзе, а я буду Шах Аббас. Ты будешь меня побеждать, а я буду тебя молить: благородный витязь, пощади, витязь, пощади! Пошли!
— Не хочу.
— Хорошо, тогда давай ты будешь Чапаев, а я белая сволочь. Ты будешь меня настигать и булатной шашкой отсекать мне голову, а я буду кричать: «Пощади, витязь! Пощади!» Пошли!
— Не пойду. Дождик был, там мокро.
— Пошли! Как брата прошу! Я какать хочу, а одному в лесу страшно!
Было это в тридцать пятом году, в Кикетах — дачном поселке под Тбилиси. Мне было пять, а Гураму Асатиани шесть лет. (Впоследствии Гурам Асатиани стал литературным критиком.)
За всю мою длинную жизнь это был единственный случай, когда тот, кто звал меня в дали светлые, в итоге все-таки сознался, чего он хотел на самом деле.
Я И ХУЦИЕВ
Прошлым летом, на кинофестивале стран Балтии и Азии в Анапе, когда мы (члены жюри) вышли из автобуса и пошли к кинотеатру, зрители увидели живого Эльдара Рязанова, окружили его, стали брать автографы и фотографироваться с ним.
А я стоял в сторонке. Рядом со мной стояла актриса Мыскина (тоже член жюри), и мне было перед ней неудобно, что на меня никто не обращает внимания.
«Ну хоть кто-то мог бы и ко мне подойти!!» — думал я.
И небо услышало мою мольбу. Ко мне подошла интеллигентная женщина, с очень приятным лицом и сказала, что она меня узнала и очень рада, что я тоже приехал, потому что давно мечтает сказать мне, что ценит мои фильмы и понимает их.
Я сказал, что мне это очень приятно.
И посмотрел на актрису Мыскину.
— Не огорчайтесь, что вы не окружены восторженной толпой, — сказала женщина. — К сожалению, ваши чудесные, глубокие и умные фильмы не для всех.
— Всем трудно угодить, — сказал я.
— А вам это и не надо, я читала, что Федерико Феллини от ваших фильмов в восторге! Это и есть самое ценное!
— Не уверен, что Федерико видел все мои фильмы, — скромно сказал я.
И снова посмотрел на Мыскину.
Женщина протянула мне программу фестиваля и сказала:
— Напишите мне что-нибудь на память, Марлен Мартынович.
«Тьфу, опять купился! — подумал я. — Никак не могу запомнить, что когда кто-то говорит, что ему приятно меня видеть, потому что он любит мое неторопливое, вдумчивое, глубокое кино, это значит, они меня перепутали с Хуциевым».
На Мыскину я смотреть не стал.
То, что нас путают, меня не очень огорчает, потому что сам Марлен мне симпатичен и фильмы его мне нравятся. Но не всегда эта путаница бывает безобидной.
В Сочи на «Кинотавре» я хотел в вестибюле поменять пятьдесят долларов. Кассирша потребовала паспорт. Паспорт у меня остался в номере, два лифта не работали, а к третьему надо было стоять полчаса: только что закончился сеанс, и все выстроились в очередь.
И я сказал:
— Паспорт у меня в номере, живу я на одиннадцатом этаже. Я гость фестиваля, кинорежиссер Георгий Данелия, поменяйте, пожалуйста.
— Откуда я знаю, что вы режиссер? У вас на лбу это не написано, — сказала она.
Тогда я и обратился к молодому человеку с фестивальной карточкой на груди, который проходил неподалеку:
— Молодой человек, извините, вы меня знаете?
— Конечно.
— Тогда у меня к вам просьба, скажите, пожалуйста, кто я.
И он сказал:
— Марлен Мартынович Хуциев.
Стоять в очереди мне было лень, и я поплелся пешком на одиннадцатый этаж. И всю дорогу думал: «Я маленький и он маленький, я с усами и он с усами, я в очках и он в очках. Но я лысый — а у него шевелюра! Неужели трудно запомнить?!»
