Илья Ратьковский - Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса»
В этот же период о находившемся в заключении Феликсе Дзержинском узнала его бывшая возлюбленная Маргарита Николаева. Пытаясь вновь напомнить о себе, она прислала ему в тюрьму телеграмму, в которой спрашивала о возможности организации свидания в тюрьме. В конце августа – начале сентября 1901 г. Дзержинский ответил на эту телеграмму следующим письмом:
«Дорогая Маргарита Федоровна!
Совсем неожиданно получил я Вашу телеграмму здесь в Седлецкой тюрьме. И, право, она меня встревожила, так как свиданий мы никаких получить не можем и не должны даже просить, так как это сопряжено теперь с особенными условиями, о которых я Вас впоследствии уведомлю. И мне теперь писать трудно больше, я ожидаю Ваше письмо, и тогда подобно о себе отвечу Вам. Но о прошлом я хочу забыть – теперь моя жизнь сложилась так, что я буду или вечный бродяга, или же буду прозябать где-нибудь в Жиганске или Колымске… Теперь я уже 19 месяцев в тюрьме и чувствую себя не особенно прекрасно, но все-таки лучше, чем в Кае. Я отчасти ненавижу свою первую ссылку. Не обижайтесь на меня за такое письмо, но не могу писать.
Ф. Дзержинский.
P.S. Отвечу Вам подробно, как получу Ваше письмо»[339].
Очевидно, что Дзержинский уже не связывал своей будущей жизни с Маргаритой Николаевой. На это у него было несколько причин, в т. ч. и личная. В этот период его чувства были связаны с другой женщиной. В уже упомянутом письме от 8 октября он писал сестре Альдоне: «Вероятно, вскоре ко мне придет на свидание моя знакомая из Вильно. Как видишь, живу, и люди не забывают обо мне, а поверь, что сидеть в тюрьме, имея золотые горы, но не имея любящих тебя людей, во сто крат хуже, чем сидеть без гроша, но знать, что там, на свободе, о тебе думают…»[340]. Девушкой из Вильно была Юлия Гольдман, знакомая с Дзержинским еще с юношеских лет. Свидание с Дзержинским она получила, выдав себя за его двоюродную сестру.
20 октября (2 ноября) 1901 г. было подписано постановление о высылке Ф. Э. Дзержинского на пять лет в Восточную Сибирь. Буквально через несколько дней Дзержинский получил новое письмо от Николаевой. Он, как и обещал, ответил более подробно о себе, но также отстраненно, письмом из Седлецкой тюрьмы от 10 ноября 1910 г.:
«…Я за это время, которое прошло после последней нашей встречи, решительно изменился и теперь не нахожу в себе того, что некогда было во мне, и осталось только воспоминание, которое мучит меня. Я за это время изменился, и случилось со мной то, что почти со всяким часто случается, но о чем писать при моих условиях несколько неудобно. Прошло с тех пор уже почти 3 года, полгода жил полной грудью, и лично о себе мне приходилось мало думать; когда же попал в тюрьму, и более года был абсолютно оторван от внешнего мира, от друзей и знакомых, а потом сразу попал в довольно свободные условия заключения, связи мои с товарищами и внешним миром возобновились, и я получил свидание – тогда я стал жить и живу теперь и личной жизнью, которая никогда хотя не будет полна и удовлетворенная, но все-таки необходима. Мне кажется, Вы поймете меня, и нам, право, лучше вовсе не стоит переписываться, это будет только раздражать Вас и меня. Я теперь на днях тем более еду в Сибирь на 5 лет – и значит, нам не придется встретиться в жизни никогда. Я – бродяга, а с бродягой подружиться – беду нажить.
…Прошу Вас, не пишите вовсе ко мне; это было бы слишком неприятно и для Вас, и для меня, и я потому прошу об этом, что Вы пишете, что Ваше отношение ко мне нисколько не изменилось, а нужно, чтобы оно изменилось, и только тогда мы могли бы быть друзьями. Теперь же это невозможно.
А затем будьте здоровы, махните рукой на старое и припомните те мои слова о том, что жить можно только настоящим, а прошлое это дым.
Еще раз будьте здоровы и прощайте.
Ф. Дзержинский»[341].
Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому предстояла новая ссылка.
5 января 1902 г. Дзержинский был отправлен из Седлецкой тюрьмы к месту отбытия наказания, в далекий Вилюйск. Этап был протяженный и перемещение, как обычно, длительное, с порою продолжительными отсидками в различных пересыльных тюрьмах: всего путь занял больше 2 месяцев.
Маршрут первоначально пролегал через Варшаву и знаменитую московскую пересыльную тюрьму Бутырки, где ему удалось увидеть посетивших его родных братьев Владислава и Игнатия[342]. Здесь он участвовал в манифестации политических заключенных в знак солидарности с отправляемой в Сибирь очередной партией ссыльных. За участие в этой манифестации Феликс Дзержинский был лишен свиданий и переписки с родными сроком на один месяц[343]. Поэтому встреча с братьями оказалась единственной.
Затем последовал путь до Самары, а после нее утомительные десять суток без остановок и отдыха до Красноярска и Иркутска[344]. В начале марта он уже был в селе Александровское, что располагалось в 76 километрах северо-западнее Иркутска. Здесь находилась знаменитая Александровская центральная пересыльная тюрьма – Александровский централ[345]. Этой тюрьме уже тогда была посвящена знаменитая песня «Далеко в стране Иркутской», написанная в конце XIX в.:
Далеко в стране ИркутскойМежду скал и крутых гор,Обнесен стеной высокойЧисто выметенный двор.На переднем на фасадеБольшая вывеска висит,А на ней орел двуглавыйПозолоченный блестит.По дороге тройка мчалась,Ехал барин молодой,Поравнявшись с подметалой,Крикнул кучеру: «Постой».«Ты скажи-ка, подметала,Что за дом такой стоит?Кто хозяин тому дому?Как фамилия гласит?»«Это парень, дом казенный,Александровский централ.А хозяин сему домуСам Романов Николай.Здесь народ тиранят, мучатИ покою не дают.В карцер темный замыкаютНа кобылину кладут[346].
Впоследствии текст этой песни будет неоднократно меняться, сотнями вариантов пересказывая судьбы заключенных ХХ века, но именно этот вариант классический[347].
Длительные переезды, особенно от Самары, расшатали здоровье Феликса Дзержинского: у него вновь появилась одышка. «К счастью, – как писал он в письме сестре Алдоне, – наступили теперь теплые, солнечные, весенние дни, и воздух здесь горный и сухой – здоровый для слабых легких»[348].
Положение перемещаемых по этапу лиц в Александровском централе, в отличие от отбывающих здесь наказание уголовников, было традиционно вольным. Они не работали в тюремных мастерских, свободно перемещались по тюрьме, выходили с конвойным для покупок в сельский магазин, чинили одежду, ходили сразу по приходу в тюрьму в баню, занимались различными своими делами перед отправкой по этапу. Эта была практика, как отчасти введенная прежним начальником тюрьмы Александром Петровичем Сипягиным и продолженная его приемником поляком И. И. Лятоскевичем[349], так и общая практика сибирских пересыльных тюрем. Административные ссыльные не приравнивались в тюрьмах к заключенным подследственным или к ссыльнопоселенцам, считаясь «полусвободными». Однако своей степенью «либерализма» Александровский централ действительно выделялся на фоне других тюрем. В конце XIX века в Александровском централе даже существовал театр из актеров-заключенных, не говоря уже о хорошей библиотеке и других благах. На известного исследователя тюрем рубежа XIX–XX веков Д. А. Дриля эта тюрьма произвела самое отрадное впечатление. «Начальство тюрьмы, – писал он, – стремится воздействовать на арестантов не с точки зрения наказания, а с точки зрения поощрения»[350].
Эти послабления арестантам отмечал и Дзержинский в своих письмах к Альдоне. «Весь день камеры наши открыты, и мы можем гулять по сравнительно большому двору, рядом – отгороженная забором женская тюрьма. У нас есть книги, и мы читаем немного, но больше разговариваем и шутим, подменяя настоящую жизнь пародией на нее – забавой… тюрьма меня не очень раздражает, так как стражника я вижу только один раз в день, и весь день я среди товарищей на свежем воздухе»[351].
Но в апреле 1902 г. ситуация с положением этапников из числа политических в Александровском централе резко изменилась, практически они были приравнены к отбывающим здесь наказание уголовным заключенным. Возможно, что причина этого крылась в громком апрельском событии, потрясшем Санкт-Петербург и всю Россию – в убийстве 2 (15 апреля) 1902 г. министра внутренних дел России Дмитрия Сергеевича Сипягина эсером Степаном Балмашовым. Отметим, что прежний начальник тюрьмы был хоть и дальним, но все-таки родственником убитого министра. Впрочем, имеются свидетельства, что сами заключенные, в отличие от администрации, узнали об этом событии намного позднее[352].
Между тем, в конце апреля, после вскрытия Ангары, в Александровскую тюрьму прибыла еще одна партия политических ссыльных. Теперь в тюрьме, кроме Дзержинского, были И. Г. Церетели[353], А. А. Ховрин[354], И. А. Будилович[355], М. С. Урицкий, М. Д. Сладкопевцев, Н. А. Скрипник[356], В. Ф. Ашмарин[357], М. И. Швейцер[358], Л. И. Зильберберг[359], И. С. Урысон[360], И. Х. Лалаянц[361], М. Б. Вольфсон[362], Г. И. Чулков[363] и многие другие известные в будущем революционеры, общим количеством около 50 человек[364].
