Лоуренс Аравийский - Семь столпов мудрости
Следующей проблемой была пожарная команда. Местные пожарные машины были разбиты немцами, а армейские склады все еще горели, создавая очевидную опасность для города. Позвали на помощь механиков, и эти профессионалы принялись локализовывать огонь. Еще одна проблема – тюрьмы. Надзиратели и заключенные разбежались. Шукри легализовал это путем объявления амнистий – уголовной, политической и военной. Горожане должны были сдать оружие, или, по крайней мере, их убеждали не ходить по городу с винтовками. Действовала пропаганда, благодаря которой люди включались в деятельность полиции. Это служило нашим целям ограничения преступности в течение трех-четырех дней.
Разворачивались общественные работы. Была организована раздача беднякам, долгими днями жившим впроголодь, испорченных продуктов с армейских складов. После этого продукты должны были раздаваться всему населению. Город мог бы умереть голодной смертью через два дня, так как запасов продовольствия в Дамаске не было. Обеспечить на какое-то время поставки продуктов из ближайших деревень было бы нетрудно, если бы нам удалось восстановить доверие крестьян, сделав безопасными дороги и восстановив вьючное поголовье животных из числа захваченных у противника, так как турки угнали почти всех верблюдов. Британцы поделиться не пожелали. Мы поделились своими животными – своим армейским транспортом.
Снабжение города продовольствием было невозможно без действующей железной дороги. Пришлось разыскивать и немедленно включать в работу стрелочников, машинистов, кочегаров, продавцов. Телеграфом также пришлось заниматься в срочном порядке. Младший персонал был на месте. Следовало найти директоров и монтеров, чтобы отремонтировать воздушную линию. Почта могла бы день-другой подождать, но наши нужды, как и нужды британцев, не терпели отлагательств, как и возобновление торговли, открытие магазинов. Город нуждался в рынке и приемлемой валюте.
С валютой дела обстояли ужасающе скверно. У австралийцев скопились миллионы в турецких банкнотах, и это были единственные обращавшиеся здесь деньги. Они тратили их направо и налево и довели дело до того, что деньги обесценились. Один солдат отдал пятьсот фунтов за то, что какой-то мальчишка три минуты покараулил его лошадь. Янг неумело пытался укрепить валюту с помощью последних остатков нашего акабского золота, но необходимая в связи с этим фиксация новых цен повлекла за собой печатание новых денег, которое с трудом поддавалось контролю, несмотря на требования прессы. Кроме того, арабы, ставшие наследниками турецкого правления, были вынуждены сохранить прежний режим налогов и земельной собственности на подушевой основе. И все это в условиях, когда прежние чиновники никак не могли оторваться от праздничного ликования и приняться за работу.
Мы были полуголодными, и при этом нас донимали реквизиции для нужд армии. У Чевела не было фуража, и это грозило тем, что ему придется пустить на мясо сорок тысяч лошадей. Если бы ему не поставили фураж, ему пришлось бы искать его самому, и в глазах населения новый свет свободы угас бы, как догорающая спичка. Статус Сирии был оставлен на его усмотрение, и от его суждений по этому поводу мы ожидали мало хорошего.
Все это, одно к одному, делало вечер победы очень трудным. Мы вроде бы завершили передачу многочисленных полномочий (из-за спешки очень часто в недостойные руки), но было ясно, что нам грозило резкое снижение эффективности управления. Обходительный Стирлинг, искушенный Янг и энергичный Киркбрайд делали все, что могли, чтобы как-то ограничить широкий размах, чреватый произволом арабских чиновников.
Нашей целью было, скорее, приведение в порядок фасада, а не всего здания, и оно продвигалось настолько хорошо, что, когда я четвертого октября уезжал из Дамаска, у сирийцев, в только что освобожденной от оккупации опустошенной войной стране, было свое правительство де-факто, продержавшееся два года без привлечения иностранных советников вопреки противодействию влиятельных элементов в рядах союзников.
Я работал, сидя в своей комнате и пытаясь осмыслить события, насколько это позволяли сбивчивые воспоминания об этом дне, как вдруг услышал голоса муэдзинов, призывавших правоверных к последней молитве, разнесшиеся во влажном вечернем воздухе над ярко освещенным, охваченным праздником городом. С ближайшего минарета в мое окно врывался голос одного из них, звеневший какой-то особенной сладостью. Я поймал себя на том, что машинально вслушивался в его слова: «Велик Аллах: нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его. Молитесь, спасайтесь. Велик Аллах: нет Бога, кроме Аллаха».
Заканчивая, он понизил голос на два тона, почти до уровня обычной разговорной речи, и мягко добавил: «И Он очень добр к нам сегодня, о люди Дамаска». Шум на улицах затих: каждый горожанин повиновался призыву к молитве в этот первый вечер свободы. И в тишине этой всеобъемлющей паузы я остро почувствовал собственное одиночество и отсутствие смысла в их движении, поскольку только я из всех слышавших муэдзина понимал, насколько печальным было это событие и насколько бессмысленной была эта фраза.
Глава 121
Меня разбудил какой-то встревоженный горожанин, сказав, что Абдель Кадер затевает бунт. Я послал за Нури Саидом, радуясь тому, что алжирский глупец сам себе рыл яму. Он созвал своих людей, объявил им, что все шерифы являются креатурами британцев, и уговаривал, пока еще есть время, нанести удар во имя веры и халифа.
К его призывам прислушивались друзы, которым я резко отказал в вознаграждении за их запоздалые услуги. Они были раскольниками, сектантами, не придерживавшимися ни ислама, ни халифата турок, ни воззрений Абдель Кадера, но антихристианский бунт означал грабеж и, возможно, резню маронитов. Они взялись за оружие и принялись громить только что открывшиеся магазины.
До наступления дня мы не предпринимали никаких действий, потому что нас было не так много, чтобы рисковать преимуществом в оружии и сражаться в темноте, когда трудно отличить глупца от нормального человека. Но едва забрезжил рассвет, мы направили людей в горное предместье и выманили бунтовщиков в расположенные вдоль реки районы города, где улицы прерывались мостами и где их было легко контролировать.
Там мы поняли, насколько несерьезной была попытка мятежа. Нури Саид выставил на пути демонстрантов свои пулеметные расчеты, и длинные пулеметные очереди прижали их к белоснежным стенам. Затем наши отряды разогнали зачинщиков. Ужасный шум заставил друзов побросать только что захваченные трофеи и разбежаться по боковым переулкам. Мухаммед Саид, не такой храбрый, как его братья, был взят в своем доме и посажен в камеру в ратуше. У меня снова чесались руки его расстрелять, но я ждал, пока мы захватим другого брата.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});