Алексей Варламов - Григорий Распутин-Новый

Его роковое влияние на Царя через посредство Царицы и нежелание Государя избавить себя и Россию от участия этого грязного, развратного и продажного мужика в вершении государственных дел, толкающих Россию в пропасть, откуда нет возврата».

И пустой фразеологии, и демагогии в этих строках сколько угодно («Распутин в качестве неугасимой лампады в царских покоях», – писал Пуришкевич несколькими абзацами далее). Да и вообще, как к Распутину ни относись, нельзя не признать, что его убийцы были людьми мало симпатичными. И в данном случае можно согласиться с Гучковым, говорившим о том, что Пуришкевич из тех, «которые торгуют на своем темпераменте».

Василий Шульгин приводит в «Днях» свой разговор с Пуришкевичем:

«– Послушайте, Шульгин. Вы уезжаете, но я хочу, чтобы вы знали… Запомните 16 декабря…

Я посмотрел на него. У него было такое лицо, какое у него уже раз было, когда он мне сказал одну тайну.

– Запомните 16 декабря.

– Зачем?

– Увидите, прощайте… Но он вернулся еще раз.

– Я вам скажу… Вам можно… 16-го мы его убьем…

– Кого?

– Гришку.

Он заторопился и стал мне объяснять, как это будет. Затем:

– Как вы на это смотрите?

Я знал, что он меня не послушает. Но все же сказал:

– Не делайте…

– Как? Почему?

– Не знаю… Противно…

– Вы белоручка, Шульгин <…> Так сидеть нельзя. Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его, как собаку… Прощайте…»

И все же гораздо больше неприязни вызывает Феликс Юсупов, человек, явивший собой классический пример того, до каких степеней упадка и разложения дошла салонная русская аристократия.

Нравственные метания Юсупова («внутренний голос мне говорил: "Всякое убийство есть преступление и грех, но, во имя Родины, возьми этот грех на свою совесть, возьми без колебаний. Сколько на войне убивают неповинных людей, потому что они 'враги Отечества'. Миллионы умирают… А здесь должен умереть один, тот, который является злейшим врагом твоей Родины. Это враг самый вредный, подлый и циничный, сделавший путем гнусного обмана всероссийский престол своей крепостью, откуда никто не имеет силы его изгнать… Ты должен его уничтожить во что бы то ни стало… "»), его порочные наклонности, развращенность, его оборотничество («Решено было, что, прежде всего, я войду в тесное общение с Распутиным, заручусь его доверием и постараюсь узнать от него самого как можно больше подробностей о его участии в политических событиях… Прикосновение Распутина вызвало во мне трудно преодолимое чувство гадливости, однако я пересилил себя и сделал вид, что очень рад встрече с ним… с каждым днем доверие "старца" ко мне возрастало…») и вместе с тем его несомненная дружба с Распутиным, начавшаяся еще в 1909 году, – что бы в основе их дружбы ни лежало, – все это еще одно доказательство того, что Распутин, особенно в последние годы, замечательно притягивал к себе всякую грязь. Манасевич-Мануйлов, Андроников, Добровольский, Рубинштейн, Манус, Хвостов с Белецким, Илиодор…

Феликс Юсупов в этом ряду – фигура самая знатная. Очевидно, что Распутину эта дружба льстила и он к ней стремился. «Какое счастье – воспитание души аристократа», – записали поклонницы мысль «отца» еще в апреле 1915 года.

«Я чрезвычайно удивилась, когда узнала от нее (Государыни. – А. В.), что Феликс Юсупов – частый гость в доме Распутина. Известие показалось мне настолько невероятным, что я спросила у Григория Ефимовича, правда ли это.

"Правда, как не правда, – ответил он. – Очень уж мне полюбился князь Юсупов. Иначе как 'Маленьким' я его и не кличу"», – вспоминала Юлия Ден.

На эту любовь он купился и через нее принял смерть. Союз мужика и аристократа, очень скоро обернувшийся против сословий, которые оба представляли.

Юсупов, равно как и Великий Князь Дмитрий, был человеком, вхожим во дворец.

«Дмитрий пил у нас чай вчера… Ирина и Феликс будут к чаю», – писала Государыня мужу за четыре месяца до убийства Распутина. «Ирина и Феликс пили у нас чай – они держались очень мило и непринужденно: она очень загорела, а он очень худ, коротко острижен, выглядит гораздо лучше в форме пажа и подтянулся».

Тем не менее все действия Юсупова в первую очередь именно против Императрицы и были направлены.

«Если убить сегодня Распутина, через две недели Императрицу придется поместить в больницу для душевнобольных. Ее душевное равновесие исключительно держится на Распутине; оно развалится тотчас, как только его не станет. А когда Император освободится от влияния Распутина и своей жены, все переменится: он сделается хорошим конституционным монархом», – говорил он кадету и на этот раз действительно без сомнений масону В. А. Маклакову, также вовлеченному в заговор и сыгравшему в нем чрезвычайно важную роль.

Об этом циничном плане устранить Государыню князь Феликс не обмолвился в своих «мемуарах» ни словом; там он борец с надвигающимся большевизмом, который Распутин якобы олицетворял. Но несмотря на патетическую преамбулу «Конца Распутина» («Мы не имеем права питать легендами сознание умственно созревшей молодежи. И не при помощи легенд воспитывается настоящая любовь к Родине и чувство долга перед ней. Чтобы избежать тяжелых разочарований и ошибок в будущем, необходимо знать ошибки прошлого, знать правду вчерашнего дня. Мне, как близкому свидетелю некоторых событий этого вчерашнего дня, хочется рассказать о них все, что я видел и слышал. Ради этого я решил преодолеть в себе то тягостное чувство, которое подымается в душе при близком соприкосновении с минувшим <…> Революция пришла не потому, что убили Распутина. Она пришла гораздо раньше. Она была в самом Распутине, с бессознательным цинизмом предававшем Россию, она была в распутинстве – в этом клубке темных интриг, личных эгоистических расчетов, истерического безумия и тщеславного искания власти. Распутинство обвило престол непроницаемой тканью какой-то серой паутины и отрезало монарха от народа»), Юсупов или те, кто помогал ему писать его мемуары – весь авторский коллектив, хорошо понимали неприглядность роли Феликса в этом деле и изо всех сил пытались его оправдать:

«Местом событий был выбран наш дом на Мойке. В нем было помещение, которое я вновь отделывал для себя; оно как нельзя лучше подходило для выполнения нашего замысла, а мои отношения с Распутиным давали мне полную возможность уговорить его приехать ко мне.

Такого рода план, с другой стороны, вызвал во мне самое гнетущее чувство, перспектива пригласить к себе в дом человека с целью его убить была чересчур ужасна. Кто бы ни был этот человек, даже сам Распутин, но я не мог без содрогания представить себе свою роль в этом деле – роль хозяина, готовящего гибель своему гостю. Мои друзья разделяли мое мнение, но после долгих обсуждений мы, тем не менее, пришли к заключению, что в вопросе, касающемся судьбы России, не должно быть места никаким соображениям и переживаниям личного характера и что все мои нравственные тревоги и угрызения совести должны отойти на второй план…»