Ящик водки - Кох Альфред Рейнгольдович

После этого я поехал в Америку. Встречи были в Нью-Йорке и в Вашингтоне. Поначалу меня воспринимали в штыки, но потом недоверие постепенно исчезло и меня начали слушать и слышать. Помогали мне многие люди, например – руководитель Никсоновского центра Дмитрий Саймс, Елена Теплицкая, то есть те, кто свободу слова «по-Гусински» не воспринимали всерьез и считали, что свобода слова не может быть оправданием невозврата долгов.

Это действительно довольно странная конструкция: я (Гусинский) у вас (у «Газпрома») взял деньги в долг, теперь подошла пора их возвращать, а у меня их нет. Поэтому вы должны мне этот долг простить, поскольку я (и только я) являюсь свободой слова. При этом то, что я обвиняю вашего главного акционера (государство) во всех смертных грехах, должно еще больше воодушевить вас на этот иррациональный акт щедрости.

При этом не забудем, что речь идет о многих сотнях миллионов долларов. При этом не забудем, что ни один из «коммерческих» проектов Гусинского не был успешен в плане бизнеса, ни «Мост-банк», ни «Медиа-Мост», включая такие капиталоемкие проекты, как НТВ+.[32]

Однако жизнь этого горе-коммерсанта была более чем благополучная. Коттеджный поселок в Подмосковье (на Рублевке, в Чигасово), коттеджный поселок в Испании, в Сото-Гранде, шестидесятиметровая яхта, самолет, дом в Лондоне, дом под Нью-Йорком. Все это откуда? Нефтяная компания? Нет. Металлургический комбинат? Нет. Может быть, химический завод? Тоже – нет. Ну хорошо, хорошо. Последняя попытка: огромный машиностроительный завод, выпускающий экспортные виды вооружений? И это – нет! А что же тогда – да? Обанкротившийся банчок и медиахолдинг, задолжавший под миллиард долларов. Это все? Все. Как на духу говорю – все.

И после этого я должен поверить, что «Газпром» обязан ради спасения свободы слова простить долги Гусинскому? Да никогда в жизни! И я должен поверить в искреннюю приверженность этого «борца за свободу слова» идеалам демократии, когда он цинично манипулировал общественным мнением, возмущая его моим гонораром в сто тысяч? И я должен сделать все, чтобы этот аппарат манипулирования оставался у него в руках? Нет и еще раз нет.

Надоело мне писать этот комментарий… Честное слово – так противно все это. Огромное количество людей развели как лохов. Собирали на митинги, заставляли совершать глупости типа коллективных увольнений. Сотни раз утверждали, что именно вот это – убиение свободы слова… Но… надо заканчивать, хоть и не лежит душа.

После некоторой активности люди Тернера постепенно рассосались и перестали нас донимать своими прожектами о том, что мы должны им продать акции НТВ дешевле, чем мы их покупали. Думаю, что они поняли всю абсурдность таких предложений. Уверен, будь они на нашем месте, то подняли бы нас на смех, приди мы к ним с такими идеями «спасения свободы слова».

К тому времени мы договорились с Борисом Йорданом о вхождении его в проект в качестве нашего консультанта. Он вступил в переговоры с фондом «Capital Research», владеющим 5 % акций НТВ, и договорился с ним о его лояльности к нашим усилиям. После мы начали подготовку к проведению собрания акционеров.

К тому моменту суд признал наши права на залог. Мы назначили собрание акционеров. В самый последний момент была предпринята знаменитая попытка Блинова, который уже работал на Гусинского, через саратовского судью отменить проведение собрания. Нам удалось ее предотвратить, и мы избрали новый совет директоров. Туда вошли и мы с Борисом.

Интересная история случилась однажды в офисе «Медиа-Моста». Мы назначили переговоры с трудовым коллективом НТВ в их офисе в Палашевском переулке. Собрались: наш совет директоров и их делегаты от трудового коллектива. Накануне мы договорились, что это собрание будет называться согласительной комиссией. Я, правда, не очень понимал, что нам нужно согласовывать, но поскольку ужэкисты кичились своей бескомпромиссностью, то я был рад любому поводу для очного общения с ними.

Встреча, конечно же, закончилась ничем. Они выдвинули ряд невыполнимых условий. Например одним из условий было наше невмешательство не только в творческую деятельность телеканала, но и в финансовую деятельность до середины лета. Мои возражения, что их твердость относительно невмешательства в денежные и имущественные вопросы, наоборот, наталкивает меня на мысль, что эти вопросы нужно как можно скорее брать под контроль, а то они к лету все растащат, вызвала такой переполох, что я еще раз убедился в серьезности моих подозрений.

По окончании встречи, на пороге офиса, уже на улице, нас поджидали все телеканалы с камерами и т. д. Начались импровизированные пресс-конференции. Выступил я, Казаков, Боря Йордан. После выступил Евгений Киселев. Сказали то, что на самом деле произошло, то есть ничего хорошего. Еще раз объяснили свои позиции. Они свою, мы – свою. Но это все не стоило бы описывать, ели бы не одна пикантная подробность.

Дело в том, что все дела Гусинского по поводу его (то есть «Медиа-Моста») противостояния с нами вела известная американская адвокатская контора «Акин, Гамп, Страусс и Ко». Это компания не вполне адвокатская. Она еще и лоббистская. У нее очень сильные связи в Вашингтоне на уровне конгресса и правительства. Да и в России она хорошо известна. Интересно, что один из совладельцев этой компании – г-н Страусс, бывший посол США в России.

К чему это я? А к тому, что закончилась наша пресс-конференция, все сели по машинам и разъехались. Журналисты начали собирать камеры, скручивать провода, складывать микрофоны, и тут вдруг дверь открывается и из офиса «Медиа-Моста» бочком-бочком выходит… Кто бы вы подумали? Американский посол, господин Коллинз! Чего он там делал, если Гусинского в стране уже нет больше чем полгода и офис стоит пустой? Ответ единственный – подслушивал наши перебранки с командой Киселева. Каково?

А при чем тут «Акин, Гамп, Страусс и Ко», спросите вы? А при том, что вскорости закончились полномочия г-на Коллинза, приехал новый посол, г-н Вершбоу, а Коллинз вышел на работу в «Акин, Гамп, Страусс и Ко». Вот так вот. И никаких проблем с коррупцией. И эти люди запрещают мне ковыряться в носу…

Кстати, господин Страусс приложил титанические усилия, чтобы, по заказу Гуся, протащить через американский конгресс резолюцию об исключении России из Большой Восьмерки. Наше посольство, естественно, как обычно, об этом ничего не знало. А когда наступил день рождения Страусса, то ему, как большому другу России, посол предложил отпраздновать его в российском посольстве. Чем он не преминул воспользоваться. Мидовцы, конечно, исполняют по полной… Знай наших!

Нет нужды описывать дальнейшие перипетии. Они широко известны. Это митинги и противостояния. Голый эфир со стулом в кадре. Огромное количество нелепостей, глупостей, откровенных натяжек, злонамеренного введения в заблуждение. А сколько было прекраснодушия, каэспэшной слезливой сплоченности, ночи, свечи, вече, дуче…

Я пытался объяснить это журналистам, да куда там… Агитировать за капитализм и быть готовым к его «гримасам» оказалось не одно и то же. Это как Игорек, которому нравится свобода и полные прилавки, но не нравится неравенство и социальная несправедливость. А одного без другого не бывает.

Я тогда написал письмо коллективу НТВ и кинул его в Интернет:

Уважаемые энтэвэшники!

Я пришел вечером на работу после «Гласа народа». Весь искурился и пил кофе. Потом начался Дибров, и я стал смотреть. Там я узнал, что Парфенов ушел. Нет нужды говорить, какой он талантливый. Вы сами это знаете. Я ночью долго думал над его уходом. Мне не давал покоя вопрос, почему он ушел первым. Теперь я знаю ответ. Я чувствовал это раньше и поэтому и ввязался в это дело. Теперь Парфенов сказал то, что я просто чувствовал.

Понимаете, есть вещи, которые обычные люди, которыми являемся мы с вами, понимают только в результате их логического осмысления, осязания и т. п. Парфенов устроен иначе. У него огромный вкус и чувство стиля. Я думаю, его просто корежило. Он просто физически не мог выносить того, что вы делаете последние несколько дней. Вы произносите столько правильных слов. Делаете чеканные профили и надеваете тоги. Вы – борцы. Вы все уже из мрамора. Ваши имена войдут в историю, или, виноват, в анналы (так, кажется, по стилю лучше). А он не мог уже на это смотреть.

Вы поймите. Еще до того, как вы и все остальные поймут, что никакой борьбы нет. Поймут, что с вами никто не борется. Дойдет наконец, что с вами хотят диалога. Что мы все мучительно думаем, как вам выйти из этой ситуации, сохранив лицо. Еще до всего этого он уже чувствовал дурновкусие. Правильная и справедливая борьба не может быть стилистически позорной. У вас пропал стиль. Это начало конца. Этот ложный пафос. Эта фальшивая пассионарность. Это фортиссимо. Надрыв. Это все – стилистически беспомощно. Флаг из туалета. Преданные мальчики. Огнедышащий Киселев – дельфийский оракул. Ночные посиделки (камлания).

Неужели вы этого не видите? Я понимаю, почему этого не видит Киселев, Кричевский и Максимовская. Я не понимаю, почему этого не видит Шендерович, Пушкина и Сорокина. Это просто плохо. Плохо по исполнению. Это бездарно. Бетховен, сыгранный на балалайке, – это не Бетховен. «Какая гадость эта ваша заливная рыба». Киселев на операторской стремянке, произносящий гневную филиппику лоснящимися от фуа гра губами. Визг. Как железом по стеклу. Пупырышки. Я это чувствую. А вы? Прекратите. Не получилось; не верю. Это должен быть либо другой театр, либо другая пьеса, либо другие актеры. Звонит Новодворская: «Альфред, а что, Киселев не знает, что вы антисоветчик?»

Нет, не знает. Не хочет знать. Тернер. Дайте Тернера. Хочу Тернера. На Тернера. Не хочу Тернера. Что хочешь? Свобода слова. На свободу. Не хочу, не верю. Я хочу штурма. Может, меня наградят… Посмертно. Шендерович! Ау! Не чувствуете?

Весь в бежевом. Снова в бежевом. Теперь – габардиновый. Улыбается. Думает. Идет по Красной площади. Любить и пилить. Отдыхать. Пушкина! Ау! Не отворачивайтесь. Не затыкайте нос. Нюхайте. Это ваше, родное.

Губы дрожат. Громко. Да или нет. Нет, вы мне ответьте – да или нет. Аааа! Не можете. Вот мы вас и поймали. Уголовное дело, кажется? Мы вас выведем на чистую воду. Сорокина! Слушать. Не затыкать уши. Терпи.

Как говорил Остап Бендер, «грустно, девушки».

Надо взрослеть. Надо стать. Надо проветрить. Проветрить. Помыть полы. Отдохнуть.

Своим враньем вы оскорбляете мой разум.

Альфред Кох