Дороги и судьбы - Наталия Иосифовна Ильина
Сколько же их было, этих одинаковых деревянных бараков? Не то двенадцать, а не то и двадцать. Стояли в два ряда напротив друг друга, между ними — утрамбованная дорожка, похоже на коротенькую деревенскую улицу, заброшенную в снежные просторы. Идешь по дорожке — справа и слева снега, на горизонте — сопки. О твоем присутствии, океан, напоминал иногда поднимавшийся ветер, чье дуновение «свежо и остро пахло морем», но бывало, ветер доносил нам и иные запахи. Улочка вела к широким и низким деревянным строениям с намалеванными на них буквами «М» и «Ж». Вела, но не упиралась в них: два последних, крайних барака от этих строений отделяло метров 150, если не 200.
Было ли в бараках электричество? Не помню! Зато хорошо помню, что первую ночь в нашем новом жилище я дежурила при свече. И перечитывала «Рубку леса» Толстого. А книга откуда? С собой везла. Куда б я ни ехала — вечно таскаю с собой книги… Минуточку! С чего это я, продежурив первую ночь в юрте, вновь уселась дежурить? А потому, конечно, что стремилась доказать окружающим и, главное, самой себе, что дух мой бодр и никакие испытания его не пошатнут. Мне очень помогал Юра С. В Шанхае мы были знакомы отдаленно, сблизились, подружились лишь незадолго до отъезда. Нас сплотила вера в социализм и неизбежное торжество коммунизма. Выпускник тяньцзинского католического колледжа, Юра английский язык знал лучше, чем родной, русская литература в его жизни никакой роли не играла, и стремился он не в Россию, а в страну, первой решившуюся на беспрецедентный эксперимент…
«Манифест Коммунистической партии» Юра мог бы продекламировать с любого места. Убеждена, что он, не в пример мне, никаких сомнений, никаких страхов не испытывал, тверд как гранит. Мы с ним стыдили слабонервных и хныкающих, напоминая им, какие бедствия только что вынесла наша родина, пока мы отсиживались за границей. Наша твердокаменность и стремление поучать многих раздражали. Меня бы сейчас тоже раздражали…
Итак, все должны были дежурить. О чем мы узнали в первое же утро не то от Силина, не то от Уполномоченного. Женщины поочередно дежурили еженощно в бараках, охраняя сон спящих, а мужчины на берегу, сторожа наш тяжелый багаж, стоявший под открытым небом. Вот мы с Юрой, попав в один барак, сразу же взяли на себя инициативу, начали составлять списки дежурных, вызывать добровольцев, стыдить уклоняющихся… Мужчины дежурили попарно и сменялись каждые два часа. Пожилые и немощные были от этих дежурств освобождены. Выдержать два часа на морозе и здоровым было тяжело, а мы проторчали в Находке целых три недели, и кто-то из дежурящих простудился и захворал. Не помню, кто это был и что с ним случилось дальше, помню лишь… Боже мой, какая нелепица, какая чепуха! Как же мне раньше не приходило в голову, что эти дежурства — бред, бессмыслица, издевательство! А ведь еще совсем недавно, в книге «Дороги и судьбы», рассказывая о пребывании в Находке, я чрезвычайно серьезно сообщила читателям, что тяжелый багаж (сундуки и огромные ящики с мебелью) стоял на берегу «под охраной наших мужчин, дежуривших по очереди». Интересно, что бы эти дежурившие стали делать в случае опасности? У них не только оружия — у них свистка с собой не было! Стоило бы «преступному элементу» захотеть… Но откуда ему было взяться, этому элементу? Не только покуситься на наш багаж, но и ступить на территорию нашего барачного лагеря никто посторонний не смог бы! Подумать только, что лишь сейчас, спустя годы и годы, до меня дошло: мы же находились под надежнейшей охраной: Министерство государственной безопасности простерло над нами свои «совиные крыла». То ли затем, чтобы нас, едва мы ступили на землю отчизны, приучить к дисциплине, были кем-то придуманы эти дежурства, то ли еще зачем-то, но, так или иначе, это была игра. Поверить в которую, принять ее всерьез могли только мы, с нашей нездешней инфантильностью…
Самое трудное время — предутреннее. Будят в пять утра, сидеть до восьми, когда все начнут вставать. С трудом поднимаешься со своего расстеленного на нарах ватного одеяла, ополаскиваешь лицо холодной водой — в передней примитивный умывальник, там же топится печка-плита. Тепло, горит свеча, открываю книгу. Слева от меня — нары (десять мест внизу, десять — наверху), отгороженные друг от друга фанерными перегородками, все разместились, некоторые занавесили свое место простыней… Потрескивают дрова в печке, на нарах дышат, храпят, а где-то и шепчутся… Внезапно раздается звук струйки воды, звенящей о железное донце. Сразу ли я догадалась, в чем дело? Кажется — сразу. Впервые услыхала этот звук из-за простыни, занавесившей нары, где помещались известный в Шанхае врач и его жена. Предусмотрительные люди: захватили с собою в путешествие ночной горшок. Будто знали, что без него не обойтись! И молодым нелегко прошагать морозной ночью 200 метров, добираясь до «М» и «Ж», а пожилым совсем невмоготу. Вскоре выяснилось, что не одна только эта супружеская пара была столь предусмотрительна, были и другие, запасшиеся ночными посудинами, мне не раз приходилось видеть…
«Сырока страна моя родная…»
А это почему вдруг зазвучало в ушах? Ну да, это пели японские военнопленные в первое же утро нашего вселения в деревянный барак. Нет, не утром, а позже, уже под вечер. Этим мы Силину обязаны. Ему удалось как-то объяснить Уполномоченному, что мы с непривычки не справимся с чисткой сортиров. Дыры в обоих сортирах (в каждом по десять?) были закрыты пирамидами замерзшего кала. Как быть? С этим вопросом Силин обратился к Уполномоченному, а тот будто бы сказал — вот пусть ваши ребята и займутся, а Силин ему… Нет, я при их беседе не присутствовала, не знаю, какие аргументы подействовали на Уполномоченного, так или иначе высокий, представительный Силин, в своей подбитой енотом шубе, проявил настойчивость, и Уполномоченный дрогнул и сдался. Вот вскоре до нас и стали доноситься звуки песен, сперва из одного строения, затем из другого. После «Сырока страна…» японцы хором исполнили «Выходира на берег Катюса…». С заданием справились прекрасно, не только освободили дыры, но вымыли помост и полы, продезинфицировали все это какой-то химией (хлоркой?), после чего, построившись парами, промаршировали по нашей одинокой улице с песней «Смеро мы в бой пойдем…». Свернули направо, в сторону океана, и исчезли из наших глаз… Ну а как мы жили, как обходились, пока шла работа над сортирами, где отыскивали укромные местечки — бараки-то стояли в чистом
