Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Действие «московских» глав романа как будто длиннее: от вечера среды до ночи на воскресенье. Стало быть, отрезки времени в главах «московских» и главах «евангельских» не равновелики, не так ли? И столь плотно перекликающиеся, столь важно связанные между собою оба повествовательных пласта в романе синхронны не вполне: начала событий в них не совпадают?
Не совпадают… Может быть, и я бы думала так, если бы не обратила внимание на прелюбопытнейшую вставку в 16-й главе, сделанную Булгаковым на одном из последних этапов работы.
В июне 1938 года он диктует роман на машинку. Делает на ходу поправки, значительные и не очень. И вдруг диктуется целый, даже цельный текст, полностью сложившийся в его голове и, стало быть, очень важный. «Позавчера днем…», — в отчаянии терзает себя воспоминаниями Левий Матвей в трагические часы на Лысой Горе… «Позавчера днем», следовательно в среду…
«Позавчера днем Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Все утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину, а к вечеру собирались идти по холодку в Ершалаим. Но Иешуа почему-то заспешил, сказал, что у него в городе неотложное дело, и ушел около полудня один. <…>
Вечером Матвею идти в Ершалаим не пришлось. Какая-то неожиданная и ужасная хворь поразила его. Его затрясло, тело его наполнилось огнем, он стал стучать зубами и поминутно просил пить. Никуда идти он не мог. Он повалился на попону в сарае огородника и провалялся на ней до рассвета пятницы, когда болезнь так же неожиданно отпустила Левия, как и напала на него. Хоть он был еще слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием беды, распростился с хозяином и отправился в Ершалаим». Там он узнал, что беда случилась.
Слово пятница здесь явно не на месте: Булгаков не употребляет это слишком русское слово в тексте «древних» глав своего романа: в древней Иудее это ведь был не пятый, а шестой день недели, уже к вечеру перетекающий в ее седьмой день — субботу. Слово требует замены, но писатель диктует и сейчас не может отвлечься на поиски одного слова. Потом, потом… Этого «потом» не будет. Но главное определилось: и в «древних» главах начало действия — среда.
Разумеется, Булгаков сверяет ход событий по Новому Завету. И Матфей (26, 6) и Марк (14, 3) отмечают, что в Великую среду Иисус был в Вифании (у Симона прокаженного). Правда, никакого огородника, тем более работы Иешуа и Левия Матвея на огороде хозяина нет. Высокий, пунктирно изложенный сюжет писатель наполняет простыми житейскими реалиями. Проповеди проповедями, но и работать нужно: свежие и благодатные утра в Иудее созданы для работы…
И у евангелиста Матфея, и у евангелиста Марка в эту Великую среду в Вифании Иисус говорит ученикам, что дни его сочтены и погребение его близко. Но ученики не понимаю его.
И в романе Булгакова в этот день, глухой, неназванный, но легко вычисляемый день, Иешуа почему-то «заспешил» и ушел «около полудня один». «Заспешил»: его встреча с Иудой из Кириафа уже определена. Это «заспешил» и ушел «около полудня один» — один из немногих в романе знаков того, что путь Иешуа предначертан. Левий Матвей этого не знает.
Но Воланду очень хорошо известно, что произошло. (Не исключено, что и тогда, во время событий, ему было все наперед известно.) Поэтому он прибывает в Москву не в пятницу, а в среду — в свой день («среда — Вoтанов день»), в вечер среды, в память того самого вечера среды, когда в доме Иуды из Кириафа, при свете светильников, любезно зажженных Иудой, Иешуа Га-Ноцри схвачен и крестный путь его начался.
Теперь события в обеих частях романа рифмуются плотно: и в основном потоке повествования, и в «романе в романе» действие начинается в среду. Но подчеркивать это Булгаков не хочет. Совпадение, как часто у него бывает, укрыто. Начало события свернулось улиткой, спряталось, как в домик улитки, в середину 16-й главы.
В 1938 году, в продиктованной на машинку пятой редакции, роман начинался так: «Весною, в среду, в час жаркого заката на Патриарших прудах появилось двое граждан…» И вот теперь, когда перекличка во времени между главами «евангельскими» и главами «московскими» состоялась, писатель убирает слово среда в первой строке первой главы романа. Слово убрано, потому что понятие среда в романе заработало. Первую страницу своего романа Булгаков, как читателю известно, будет много раз править. Но к этому слову не вернется: слово ушло в подтекст.
Роману нужны намеки на тайны — прозрачные, поэтичные…
И еще одно очень важное (и незамеченное исследователями) изменение вводит Булгаков в структуру времени своего романа на самых последних ступенях работы.
Обратили ли вы внимание, дорогой читатель, на противоречие в расчетах времени в главе «Понтий Пилат»?
На протяжении всей главы время явно и неуклонно стремится к полудню. Действие в этой главе начинается «ранним утром», когда Понтий Пилат выходит в колоннаду. Потом он замечает солнце, «подымающееся вверх над конными статуями гипподрома». И вот уже солнце «довольно высоко стоит над гипподромом», так что его луч «подползает к стоптанным сандалиям Иешуа». Полдень все ближе, но его еще нет: «Приказание прокуратора было исполнено быстро и точно, и солнце, с какою-то необыкновенною яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим, не успело еще приблизиться к своей наивысшей точке, когда на верхней террасе сада у двух мраморных белых львов, стороживших лестницу, встретились прокуратор и исполняющий обязанности президента Синедриона первосвященник иудейский Иосиф Каифа». Солнце почти в зените: прокуратор, «прищурившись в небо, увидел, что раскаленный шар почти над самой его головой, а тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста».
Произнесена формула: «Дело идет к полудню». А когда Пилат объявляет свой неправый приговор, полуденное солнце уже прямо над его головою — свидетелем его преступления: «Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце. Под веками у него вспыхнул зеленый огонь, от него загорелся мозг, и над толпою полетели хриплые арамейские слова…» «…Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо».
Полдень реализовался.
И вдруг заключающая строка главы — не случайная, внимательно выделенная в абзац:
«Было около десяти часов утра».
И, закрепляя эти слова, следующая глава романа начинается так:
«— Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, — сказал
