Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов
Это преподавание, заставившее Ключевского на год оставить чтение всех остальных курсов истории (пришлось ехать на Кавка3), и речь, произнесенная в 1894 году в память почившего царя Александра III, вызвали негодование левого студенчества, ранее считавшего Ключевского «своим». Ключевского обвиняли в нарушении интеллигентской этики. Впервые на его лекции раздавались свист, крики «Долой с кафедры!» и «Лукавый царедворец», правда, тут же заглушаемые аплодисментами и криками «Браво!».
Выступление против Ключевского подняло новую волну студенческих беспорядков: начальство арестовало зачинщиков. В московском обществе поползли слухи: «Попович по происхождению… человек даровитый и талантливый, но хитрый, неискренний и, что называется, „себе науме“ – он метит в Победоносцевы…»
Ключевский очень тяжело переживал эти события: он никуда не метил. Он искренне жалел пострадавших студентов и был среди профессоров, подписавших петицию в защиту наказанных за очередные беспорядки. И именно в 1894 году в ответ на печально знаменитую речь Николая о «бессмысленных мечтаниях» интеллигенции о народном представительстве он произнес фразу, ставшую пророческой: «Николай будет последним царем. Если у него родится сын, он царствовать не будет». Это пророчество проистекало из всего опыта понимания Ключевским русской истории, ход которой доказывал ему необходимость взаимодействия правительственной власти и народного представительства. А новый царь публично декларировал свое намерение остановить поток истории.
И речь в память Александра-миротворца, и пророчество о Николае, и вовлеченность в историю со студенческими волнениями – все затягивало Ключевского в водоворот политических событий сильнее, чем он сам того желал. Тем более что и до этого (в начале 1890-х годов) он предчувствовал и предсказывал и скорую мировую войну («воевать будут не армии, а учебники химии и лаборатории, а армии будут нужны, чтобы было кого убивать по законам химии снарядами лабораторий»), и русскую революцию…
Первые семинары со студентами Ключевский вел у себя дома (в Замоскворечье, на Житной улице, 14; тогда – окраине Москвы). После семинара студенты (среди них – известные в будущем либералы) оставались на чай и поднимали политические вопросы, причем буквально осаждали Ключевского, желая знать его мнение. «Он отделывался шутками, сыпал парадоксами, с которыми согласиться было трудно, а не согласиться неделикатно, и так проходил вечер».
Но замкнутость для учеников не означала отсутствия политических интересов и взглядов у Ключевского. Самые сокровенные размышления историк привык доверять дневнику. Даже в сохранившихся частях дневника (а многое Ключевский время от времени уничтожал) политические высказывания резки и нелицеприятны. Вот, например: «С Александра III, с его детей вырождение нравственное сопровождается и физическим. Варяги создали нам первую династию, варяжка испортила и последнюю» (имеется в виду датская принцесса Дагмара, жена Александра III). Или высказывание от 7 апреля 1904 года: «После Крымской войны русское правительство поняло, что оно никуда не годится; после болгарской войны и русская интеллигенция поняла, что ее правительство никуда не годится; теперь, в японскую войну, русский народ начинает понимать, что и его правительство, и его интеллигенция никуда не годятся. Остается заключить такой мир с Японией, чтобы и правительство, и интеллигенция, и народ поняли, что все они одинаково никуда не годятся, и тогда прогрессивный паралич русского национального самосознания завершит последнюю фазу своей эволюции». Вот о церкви: «Русской церкви как христианского установления нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны». А вот о политике министра внутренних дел Плеве в самый канун революции 1905 года: «Мельник, спасая старую плотину своей мельницы от напирающего паводка, снимает пену, взбиваемую у запруды потоком». Оценка 9 января 1905 года: «Стрельба в Петербурге – это наш второй Порт-Артур». Обобщение: «Цари со временем переведутся: это мамонты, которые могут жить лишь в допотопное время».
Ком революции растет к 1905 году так быстро, что Ключевский перестает опасаться и публичных высказываний. Его реакция на расстрел 9 января – публичное повторение десять лет назад сказанного пророчества: «Николай последний русский царь. Алексей царствовать не будет».
А «наверху» Ключевского воспринимают как преданного и умеренно-передового мыслителя (к тому же укрепились связи при дворе: в 1901–1902 годах Ключевский читал еще один курс – у великого князя Сергея Александровича). В 1905 году ему приходит приглашение в Петербург, в Мариинский дворец, для работы в Особом совещании для пересмотра имевшихся законов и распоряжений о печати, а затем – принять участие в Петергофских совещаниях по проекту создания Государственной думы. В Купеческом зале Большого дворца Петергофа лично Николай II собрал пять великих князей, восемь министров, десять членов Государственного совета, нескольких сенаторов, начальника полиции Трепова, обер-прокурора Победоносцева и двух экспертов-историков – профессора Н.М. Павлова и академика Ключевского (Ключевский стал академиком в 1900 году) – обсуждать добровольное ограничение собственной власти. И даже у скромного «булыгинского» варианта Думы на совещании нашлись противники справа. Ключевский оказался в выгодном положении: он защищал от этих противников государственный вариант избирательного закона, пытался показать, что разбиение выборов по сословиям возродит в народе «мрачный призрак» сословного дворянского царя. Как историк, он выстраивал в своих выступлениях историческую традицию народного представительства при русском монархе, цитировал и слова царя Алексея Михайловича «мира все слушают», и Екатерину Великую, созвавшую подобие французских генеральных штатов и узнавшую «от своих людей, где башмак жмет ногу».
Через сорок лет после бурных политических событий эпохи Великих реформ судьба подарила Ключевскому возможность окунуться в гущу происходивших событий и участвовать в них так, как он себе предписал еще в молодости: не делом, а словом, которое «бросает в энергетическое одушевление и дает силы и средства к делу».
Совещания были конфиденциальными (чтобы не сказать секретными), но на них Ключевский выступил еще и как тайный агент русских либеральных кругов. Дело в том, что ежевечерне после совещаний Ключевского навещал его бывший студент Павел Милюков, давно сменивший историю на политику (в 1902 году Ключевский ходатайствовал перед правительством об «облегчении участи» арестованного Милюкова). Милюков выслушивал подробнейшие рассказы Ключевского о том, что происходило в Петергофском дворце, и обсуждал с ним программу на следующий день. Все это позволило Милюкову проделать «осведомленный» анализ нового закона о Думе (6 августа 1905 года) и немедленно выступить в прессе в качестве эксперта. А вскоре последовал очередной арест Милюкова (за проведение политического собрания либералов), и начальник полиции Трепов с удивлением узнал, что среди изъятых бумаг либерального лидера – не подлежавшие распространению бумаги недавнего «булыгинского» совещания, принадлежавшие Ключевскому.
Осень 1905 года – пора расцвета и формирования политических партий. Ключевскому приходится определить свое отношение к разнообразным политическим программам и манифестам.
