Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Переправа через реку Кубань. Бои под Екатеринодаром
Моя бригада шла в авангарде. Отдохнув немного в ауле Панахес, мы прошли дальше 10 верст и 26-го утром начали переправу на пароме, который мог поднять не более 50 человек или 4 запряженных повозок. С помощью еще другого парома, поменьше, и нескольких рыбачьих лодок 3-я бригада к вечеру перебралась на другой берег и заняла без боя станицу Елизаветинскую. Жители обширной, богатой станицы встретили нас спокойно – скорее с любопытством, чем с радостью. Ночь прошла спокойно.
За 2-й бригадой тянулся наш огромный обоз, увеличивавшийся с каждой остановкой в станице. Корнилов всеми силами боролся с этим, нередко пропускал обоз мимо себя, беспощадно выбрасывая лишние повозки и выгоняя в строй всех, кто был способен носить оружие. Назначали для поверки повозок особые комиссии. Но все эти меры давали слабые результаты. Обоз на походе растягивался на несколько верст, и вести его в полном порядке было крайне трудно.
Марков с 1-й бригадой оставался сзади, прикрывая обоз от возможного нападения с тыла. С военной точки зрения переправа у станицы Елизаветинской являлась редким образцом наступательно-отступательной переправы. Будь противник более активным, он мог бы легко прижать нас к реке Кубани с обеих сторон, и вся переправа могла бы окончиться катастрофой… Но к счастью, большевики нас не трогали, и только на другой день, 27 марта, их авангард, стоявший впереди Екатеринодара, повел наступление на станицу Елизаветинскую, обстреливая ее и переправу усиленным артиллерийским огнем. Мне было приказано отбросить его.
Красные сильно наседали на сторожевое охранение корниловцев. Уже Неженцев ввел в бой весь свой полк. После полудня я приказал двинуть ему на помощь Партизанский полк. Генерал Казанович смело повел его в наступление и после упорного боя у кирпичного завода, на полпути от Екатеринодара, сбил и отбросил противника до предместья кубанской столицы – фермы, в 3 верстах от города.
Задача моя – прикрытие переправы у станицы Елизаветинской – была исполнена: решительным ударом мне удалось далеко отбросить красных. Видимо, подавленный этой неудачей, противник не подавал более признаков желания перейти в новое наступление, и я, подождав до вечера, приказал бригаде вернуться на ночлег в станицу, оставив на высоте кирпичного завода сторожевое охранение. Обоз наш спокойно продолжал переправу.
Удачный бой 27 марта и паническое отступление красных к Екатеринодару толкали меня на дальнейшее движение вперед и атаку врага своей бригадой, но, не получив на это приказания Корнилова и не желая ставить Добровольческую армию, в случае неудачи, в отчаянное положение, так как Марков был еще на другой стороне и не в состоянии был бы помочь мне, я с сожалением вынужден был отказаться от этой мысли. Останавливало меня еще и то соображение, что если б я даже и взял Екатеринодар, то удержать его до подхода Маркова я был бы не в состоянии, так как большевики очень легко могли подвезти по железной дороге значительные силы, окружить меня в обширном городе, где было немало и местных большевиков, и попросту уничтожить. Последующие события оправдали это мое соображение.
Во время этого боя, когда был уже захвачен кирпичный завод, мне пришлось наблюдать одну сцену, которая навсегда осталась у меня в памяти. Осматривая со своего наблюдательного пункта у кирпичного завода поле сражения, я заметил впереди, на боевом участке Партизанского полка – курган, на котором трещал пулемет среди кучки людей. Видно было, что этот пункт привлек особое внимание красных: около него беспрерывно рвались их гранаты, но, к счастью, ни одна на него не попадала. Я пошел туда.
На вершине невысокого кургана с отличным обстрелом стоял почти открыто наш пулемет. Около него лежал молодой офицер (прапорщик Зайцев, прекрасный офицер, скоро убитый) и как виртуоз разыгрывал страшную симфонию на своем смертоносном инструменте. Выпуская одну ленту за другой, он, видимо, прямо наслаждался своей меткой стрельбой… И действительно, она была великолепна. Вот выезжает у фермы красная батарея на позицию. Ленту – по ней. Падают несколько солдат, ранены 2 лошади, и «товарищи» сломя голову удирают к пушкам за рощу. Навстречу им показались какие-то повозки, не то обоз, не то зарядные ящики. Снова лента – и, переворачиваясь на поворотах, исчезает и этот обоз… То же случилось и с группой всадников, по-видимому начальством, выехавшим на возвышенность у фермы. Пол-ленты – и «главковерхи» разлетелись стремительно в разные стороны.
Тут же на холме находились и оба командира полков с своими адъютантами – и среди них молоденькая сестра милосердия в черной косынке – Вавочка, которая, сидя спиной к противнику, старательно набивала пулеметную ленту патронами и весело болтала с окружающими.
– Это что такое, Вавочка, зачем вы здесь? – строго спросил я ее, меньше всего ожидая встретить молодую девушку в таком опасном месте.
– Ваше превосходительство, позвольте мне остаться: здесь так весело, – отвечала она, умоляюще сложив маленькие ручки, и, улыбаясь, ждала ответа.
Я позволил до своего ухода. Вавочка, падчерица донского полковника К. М. Грекова – любимица всей Добровольческой армии. Веселая, всегда жизнерадостная, цветущая чистой нетронутой юностью, она не состояла ни при одном лазарете, а появлялась всюду, где нужна была помощь раненым, которым отдавала все свои молодые силы и часто все из своей одежды, что можно было разорвать на бинты. Жила она, как птица небесная, при какой части придется, везде была желанной гостьей. И, несмотря на свою молодость и окружающую обстановку, Вавочка сумела так себя поставить, что в ее присутствии никто не позволял себе брани, нескромной шутки или пошлого ухаживания. Ее нравственная чистота, веселость и сердечная доброта вызывали общие симпатии, как к милому шаловливому ребенку.
Часто заглядывала она и в мой штаб, всегда с веселой шуткой или какой-нибудь безобидной выходкой, иногда жила по нескольку дней. Нередко являлась в мужской одежде, так как юбку и косынку успевала уже порвать на бинты. Тогда офицеры дарили ей
