Вилем Балинт - Жизнь в родной земле

Мой собеседник задумался…

— В течение этих пяти месяцев была не жизнь, а хождение по мукам. Представьте себе две горы, вершины которых соединены между собой канатом. По этому канату заставьте кого либо ходить над бездонной пропастью. Вот когда представите себе подобную картину и переживания человека на канате над бездонной пропастью — получите полную картину моей жизни за последние пять месяцев в СССР.

У каждого рабочего в СССР, как бы он долго и как бы хорошо ни работал, сбережения не могут превышать суммы, необходимой для питания в течение недели. Инженер, напр., сможет в течение 20-летней беспрерывной работы собрать сумму, на которую можно прожить без работы так недельки две Притом не каждый это сможет сделать. Я не был исключением. Как только выкинули из Артель-Кооперации, сразу же попал на волчье положение. В моем кармане, вместо знаменитой «прибавочной стоимости» Карла Маркса не оказалась даже вошь на аркане.

Нет, кто бы и что бы не говорил и не писал, по моему мнению, мнению действительного пролетария, Карла Маркса с его экономическим учением и теорией социалистические практики в социалистическом государстве посадили основательно и навсегда в галошу. Да и на самом деле, смотрите: в 1915 году я оставил здесь, в капиталистическом, так сказать, государстве, пять братьев. Все они были голы и бедны, как церковные мыши. Теперь каждый из них имеет собственное имущество, и основательно обеспечен до конца своих дней. На что младший брат, которому было, когда я ушел на войну, всего лишь десять лет, и тот имеет собственный хороший дом, землю, виноградники… В общем, человек хорошо обеспеченный, зажиточный, за завтрашний день не беспокоится, живет себе спокойно, — и все это приобрели здесь физическим трудом при «капиталистической эксплуатации». А я?! Что я приобрел за 20-ти-летнюю упорную физическую работу в «самом свободном, счастливом и справедливом социалистическом — Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина государстве?!

Ничего — как был гол, как церковная мышь, так и остался ею, да основательно надорвал здоровье. Жена, например, сюда заграницу принуждена была ехать даже без чулков. Начиная с Азова, Ростова, и по всем городам по пути следования до польской границы, нигде мы не могли найти в госмагазинах самые обыкновенные женские чулки. Пришлось ей, на старости лет, светить лытками. Купили аж в Польше, на первой остановке.

Нет, несравненно лучше быть «наемным рабом» в капиталистической Западной Европе у «проклятых буржуев», нежели «свободным рабочим в цветущем социалистическом государстве, не знающем проклятых законов капитализма и обеспечивающем трудящимся радость творческого труда, счастливую, развеселую и свободную жизнь»…

Потеряв работу, попал я с семейством в аховое положение. Попробовал сунуться в одно-другое предприятие, но наличие «волчьего» билета исключало возможность куда либо устроиться. Как утопающий — хватался абсолютно за все.

Попробовал у баб скупать, по старой привычке, рыбу и потом тут же перепродавать. Да не тут-то было. Что прощалось женщинам, то ни в коем случае, на основании неизвестных усыновлений, не поощрялось у мужчин: за место, где стоял мой ларчик, навалили такую ежедневную дань, что ларчик и с рыбой того не стоил.

Попытался открыть кондитерскую — но навалили дань в два раза превышающую оборотный капитал. Не помогли мои отговорки, что я буду работать сам, без эксплуатации чужого труда и т. д. Получался абсурд полный: для того, чтобы иметь право на самое маленькое собственное дело, надо было заранее приготовиться доплачивать на это дело. Какой-то заколдованный круг: умеешь работать, хочешь работать, и не можешь работать. Чья это там истекая теория и система проводится в жизнь — Карла Маркса или же Сталина — чорт его знает! Я никого не собирался эксплуатировать, сам всю жизнь был рабочим, одно время даже ударником-рабочим, и абсолютно сам хотел работать! В какое учреждение ни пойдешь, отовсюду тебя гонят. Дети голодные — плачут. Жена, с горя, тоже ревет. Сам голодный, как пес. Все, что оставалось с царских времен — давным давно было продано. Состояние было самое отчаянное: оставалась единственная возможность — броситься в Дон и тем прервать все мучения «веселой» советской жизни.

Не знаю, чем бы это все тогда закончилось, если бы в самый критический момент моей жизни не появился добрый ангел хранитель в образе одного знакомого коммуниста.

Коммунист этот мне посоветовал заняться спекуляцией советскими облигациями разных внутренних займов, причем предупредил, что если соответствующие правительственные органы поймают на этом деле — наверняка расстреляют.

Куда не кинь — везде клин; перспектива «многообещающая». Тем не менее, на это, весьма рискованное дело, я пустился. Дело оказалось очень доходное. До того безвыходное, отчаянное положение мое резко изменилось к лучшему.

Благодаря разным комбинациям и махинациям с облигациями займов, я в довольно короткий срок сколотил немного деньжат и даже на дорогу на родину.

Комбинации с облигациями заключались в следующем: как вам, вероятно, известно советское правительство делало несколько внутренних-«добровольных» займов: пятилетка в четыре года, пятилетка в три года, и так далее. Займы эти были тоже своего рода «хлебозаготовками». У колхозника забирали при хлебозаготовках «излишки» пшеницы, а у рабочего посредством «займов» отбирали предполагаемые «излишки» заработной платы.

На «добровольный» заем каждый рабочий должен был обязательно подписаться. Кто не подписывался, того без разговору увольняли с работы. Была устанавливаема для подписки определенная минимальная сумма, скажем 500 рублей. В течение 10 месяцев с заработной платы рабочего ежемесячно удерживали 50 рублей. После удержания полной суммы, рабочий получал на руки облигацию займа на выплаченную сумму. Так как займы делались почти ежегодно, то на руках у рабочих скоплялись облигации на довольно солидные суммы. Займы эти погашались ежегодным розыгрышем. В течение десяти лет каждый заем должен быть полностью погашен.

Согласитесь сами, что облигация займа в руках зажиточного человека — вещь нормальная, ибо зажиточный человек так в деньгах не нуждается, может ждать. Облигации же в руках вечно полуголодного советского рабочего явление совершенно дикое: за облигации он не может ничего купить, и банку их продать тоже не мог. Банки их не принимали. Бывали случаи, что рабочие, со злости, эти бумажки выбрасывали на ветер. А если находился какой чудак-покупатель, то отдавали ему за незначительную сумму.

Со временем Соввласть учла это настроение рабочих, а потому «милостиво» разрешила банкам принимать эти облигации… за 30 % номинальной цены. И только уезжающим иностранцам разрешила выплачивать номинальную цену купленных ими облигаций займов. Эта разница выплачиваемых цен мне позволила спекулировать.