Джей - О Милтоне Эриксоне

Рассмотрим другой пример того, как Эриксон работал вне осознавания пациента. Человеку, увязшему в “порочном круге” своих взаимоотношений с окружающими, сторонник традици­онного подхода предложил бы осознать этот порочный круг, ибо как только человек его осознает, он тут же сумеет вырвать­ся из старой поведенческой схемы. Эриксон не заботился об осознании пациентом циклического поведения, а ставил задачу разорвать его. Он мог даже внушить амнезию повторяющегося поведения, чтобы человек, делая что-то, тут же об этом забы­вал и повторял это снова. Такое повторение заставит окруже­ние, втянутое в порочный круг, реагировать по-другому, и схе­ма поведения изменится.

Эриксон обычно не предлагал объяснений, но он был учите­лем. С помощью загадок и головоломок он учил людей, что жизнь куда сложнее, чем им кажется. Он нередко просвещал пациентов в медицинских и других проблемах. Он рассказывал людям об их половых органах и давал им выполнять специфичес­кие сексуальные упражнения задолго до того, как распростра­нилась и стала модной “сексуальная терапия”. Эта сторона его метода лечения также добавляла масла в огонь споров об Эрик­соне.

Позиция терапевта

Традиционно терапевт был объективным консультантом па­циента. Он наблюдал и реагировал так, чтобы помочь паци­енту понять свои проблемы. Терапевт не вмешивался в жизнь пациента и занимал позицию стороннего наблюдателя. На вопрос о том, является ли его задачей изменение пациента, терапевт ответил бы отрицательно, так как считал своей зада­чей помощь клиенту в понимании самого себя и принятии ре­шения, стоит ли меняться. Терапевт не отвечал за результаты лечения, и если случалась неудача, виноват в этом был сам пациент. Любопытный парадокс: беря деньги за изменение пациента, терапевты в то же время отказывались нести ответ­ственность за результат.

Эриксон считал себя ответственным за изменение пациента. Если изменения не происходило, это была неудача терапевта. Я помню, как он частенько говаривал ворчливо: “Этот случай все еще меня огорчает”. Он активно вмешивался в жизнь клиента. Эриксон был абсолютно убежден: причиной изменения является то, что он говорит или делает, а не осознание пациентом своих внутренних импульсов. Например, он мог прийти к человеку на работу и домой или сопровождать его в те места, посещения ко­торых тот боялся.

Даже те современные психоаналитики, которые считались слишком вовлеченными в жизнь пациентов, полагали, что Эриксон заходит чересчур далеко. Я помню комментарии Фри­ды Фромм-Рейхман. У нее была репутация терапевта, устанав­ливающего крайне близкие отношения с клиентом во время ин­тенсивной терапии. Но когда мы сообщили, что обучаемся у Милтона Эриксона, она воскликнула: “Однако! Вы что, не мог­ли найти никого, кто поменьше вмешивается в жизнь своих клиентов?”

Устанавливая с пациентами личные отношения, Эриксон все же не доходил до панибратства, как многие терапевты-гуманис­ты. Он держал профессиональную дистанцию, хотя и был дру­гом и наперсником. Как и многие другие аспекты эриксоновс­кой терапии, его близость и дистанция представляли собою па­радокс.

Приведу пример. Однажды он дал определение гипноти­ческого транса как фиксации внимания, при этом амнезия является продуктом этой фиксации. В качестве иллюстрации Эриксон рассказал случай из своей практики. Он увлеченно и эмоционально рассказывал о чем-то клиенту и в какой-то мо­мент беседы сбросил туфлю с ноги. Через некоторое время он ее снова обул и в конце встречи спросил, заметил ли кли­ент это действие. Пациент ничего не вспомнил. И хотя Эриксон рассказывал о концентрации внимания и амнезии, я думал о нем самом. Он мог быть очень вовлеченным в эмоци­ональное общение с пациентом и одновременно достаточно отстраненным, чтобы поэкспериментировать со сбрасыванием и надеванием обуви.

Краткосрочная терапия

В то время господствовало мнение, что для достижения из­менения необходима длительная терапия. Короткий срок лече­ния означал лишь, что вы делаете меньше, чем при длительной терапии. Эриксон стремился максимально сократить продолжи­тельность лечения. Он прибегал к длительной терапии, только когда не мог решить проблему быстрее. Вместо регулярных се­ансов несколько раз в неделю, он по мере необходимости на­значал пациентам встречи разной длительности.

Даже то, как он рассказывал о краткосрочной терапии, было парадоксально. Он говаривал, что путь к быстрому из­менению долог. Например, если вы добились изменения дли­тельностью в одну секунду при симптоме продолжительнос­тью в сутки, это уже существенный результат. Часто с помо­щью гипноза он в геометрической прогрессии увеличивал из­менение — от одной до двух секунд, от двух до четырех и т.д. Маленькое изменение неминуемо вело к большому. Эриксон часто говорил: “Если вы хотите получить большое изменение, сначала добейтесь малого”.

“Короткая” терапия Эриксона тесно связана с реальной жиз­нью. Он практиковал терапию здравого смысла, ресурсы для которой черпал в социальном окружении пациента. При этом не имело значения, кем был пациент — парикмахером, продав­цом одежды, официантом и т.д. Эриксон знал повседневную жизнь, знал, что такое обычная семья, и понимал, что проис­ходит с детьми на разных этапах взросления. Он был знаком с проблемой старения и на собственном опыте познал боль и бо­лезнь.

Директивная терапия

Традиционно терапевт был недирективным. Считалось не­верным указывать человеку, что он должен делать, касалось ли это важных решений или повседневных событий. Существовало наивное предположение, что можно месяцами, даже годами ве­сти беседы с клиентом, при этом ни разу не посоветовав, что конкретно он должен сказать или сделать.

Эриксон поступал наоборот. Он утверждал, что изменение возможно, только если терапевт директивен. Он также считал, что все сказанное или сделанное в присутствии клиента несет в себе указание; задача же заключается в том, чтобы делать это умело, а не просто пытаться избежать директивности.

Вовлечение членов семьи

Встречи с родственниками пациентов с точки зрения тради­ционного подхода считались неприемлемыми. Многие терапев­ты даже не говорили с ними по телефону, опасаясь нанести вред лечению. Как всегда, Эриксон действовал иначе и охотно общался с родственниками своих клиентов. Он был одним из первых, кто начал приглашать для беседы всех членов семьи. Иногда он приглашал родителей вместе с ребенком, иногда без ребенка, и точно так же встречался с супружескими парами — то вместе, то по отдельности. Он одним из первых выработал особые процедуры, убеждающие уклоняющихся родственников посетить терапевта. Например, если муж не появлялся, невзи­рая на все приглашения, Эриксон начинал организовывать его приход. Разговаривая с женой, Эриксон заявлял: “Ваш муж, скорее всего, понимает это таким образом”. В другом случае он говорил: “Я уверен, что у вашего мужа такая-то точка зре­ния”. Каждый раз при этом он предлагал точку зрения или по­нимание, которые были заведомо неверными и не могли отра­жать мнение мужа. Когда жена приходила домой, муж расспра­шивал ее, как прошла встреча с терапевтом. И она сообщала мужу, какое неверное представление о его взглядах выказывает Эриксон. Вскоре муж заявлял, что “пора направить этого пси­хиатра на путь истинный”, и являлся к Эриксону.