М. Загребельный - Эдуард Лимонов

В горной избушке, куда 7 апреля за писателем и его молодыми соратниками пришли два взвода фээсбэшников, ему уже приходилось останавливаться в сентябре 2000 года. Тогда в изорванной брошюрке «Рыбы» прочел, что самым трудным у родившихся в первую декаду под знаком Рыб надо ожидать пятьдесят восьмой год жизни. Ощутил тревогу. Ему пятьдесят семь. Вспомнил брошюрку «Рыбы» во время ареста в первые месяцы своих пятидесяти восьми.

Там же в горной обители, в последний вечер свободы 6 апреля, после 18 километров марша по снегу и талой воде, пока нацболы разделывали на ужин мясо марала, наугад берет и раскрывает первую попавшуюся книгу из примерно двух десятков на полке. Петр Первый в романе красного графа Алексея Толстого прощается с Францем Лефортом.

Путь в «Лефортово» занял двое суток. Изолятор временного содержания в поселке Усть-Кокс – база УФСБ около поселка Майма – самолет – Москва.

В начало тюремной библиографии он положит «Священных монстров»: «Эта книга не предназначается для обывателя. Она предназначается для редких и странных детей, которые порою рождаются у обывателя. Для того чтобы их поощрить: смотрите, какие были les monsters sacres, священные монстры, вот какими можно быть. Большинство населения планеты, увы, живет овощной жизнью».

В 2001 году из «Лефортово», камера 32 пишет письмо Путину: «Что нужно России? Свобода нужна ей прежде всего во всех областях жизни». Его камера в верхней ножке буквы «К» – тюрьма в честь Екатерины Второй построена в форме этой заглавной буквы в немецкой транскрипции. А следствие ретиво, благо подготовились по всем статьям. Начиная с 2000 года только прослушек насобирали на 34 аудиокассеты. Прослушивали и телефон, и через микрофоны дома. В Главном следственном управлении ФСБ уже 31 августа 2001 года предъявили обвинения на полную катушку по четырем статьям: незаконные вооруженные формирования, свержение конституционного строя в Казахстане, покупка оружия… По каждой: от 12 до…

Вернулся в камеру. Стал думать. Взвешивать. На память приходит «Дневник неудачника»: «Так я хожу среди врагов, учусь, молча, тихо в уголке сижу, рот особенно не открываю, слушаю больше, жду, когда в силу войду. Вот тогда поговорим. Ученье у меня сейчас». Некоторое время находился на грани жизни и смерти, пришла мысль покончить с собой. К утру побеждает слабость, напевая «Возле сада городского, возле рубленых хором, целый вечер ходит Стенька, переряженный купцом…» Приводит в порядок свои чувства, становится сильнее, продолжает еще больше заниматься физкультурой и писать. Что не возбраняли в «Лефортово», однако передавать рукописи на волю запрещали. А писатель преграды и тюремные стены одолел. Одну тысячу пятьсот страниц переправил. Как? «О таких вещах не говорят», – ответил излишне любознательным.

Пишет цикл тюремных эссе и позднее дает следующее пояснение замыслам: «Гоголь, вы знаете его «Выбранные места из переписки с друзьями», это 1847 год. Вы помните, как отозвался Белинский на этот достаточно наивный и консервативный том. Там есть очень смешные вещи: как должна вести себя жена городничего. Одновременно это очень серьезно. И хотя Белинский сказал: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов». Однако я нахожу причины, по которым написал эту книгу Гоголь, крайне неопределенными. Кто-то говорил, что он хотел получить место учителя у наследника, цесаревича, но это люди говорят, а в результате получилась Библия правых взглядов. Я думаю, что под этой Библией подписались бы сегодня многие правые, и далеко не только крайне правые, в том числе и «Единая Россия». Многие депутаты могли бы под этим подписаться, и, конечно, это все сдобрено безусловным талантом Гоголя, который это написал, даже рискуя быть смешным (видимо, он и был отчасти смешным для тогдашнего общества). Я высоко ценю эту вещь и написал в тюрьме два тома «Контрольный выстрел» и «Русское психо», помня, затылком ощущая Гоголя и его эту книгу. Видите, у нас и Чаадаев, и Гоголь. С большой дистанцией».

Писатели Израиля возмущены арестом.

Открытое письмо израильских деятелей культуры Президенту России В. В. Путину.

Уважаемый Г-н Президент!

Поэтов и певчих птиц нельзя сажать в клетку. Мы, израильские писатели и деятели культуры, знакомы с творчеством русского поэта Эдуарда Лимонова, книги которого переведены и на иврит. Нас огорчает, что нашего собрата держат уже полгода в стенах Лефортова, даже не предъявляя обвинения. Эдуард Лимонов и его поэзия – важное культурное явление, и его преследование граничит с вандализмом и порочит светлое имя новой России. Со словом борются словом, а не грубой полицейской силой – к этому выводу давно пришло просвещенное человечество. Мы призываем вас защитить Лимонова от разгула карательных органов, как защищал русский царь вольнодумца Пушкина от напора охранки.

СВОБОДУ ЛИМОНОВУ ЭДИЧКЕ!

«Я подозреваю, что поначалу политикой он стал заниматься из литературных побуждений, – писал Александр Проханов в 2001 году на страницах «Лимонки». – Для того чтобы ощутить новую роль, а затем описать ее в бесчисленных, драгоценных для художника проявлениях. Но, похоже, модель, которая ему позировала и была его полным тождеством, вышла из-под контроля. Молодые и прекрасные люди, уверовавшие в него, оказались выше литературных персонажей. Имитаторы-патриоты, чье оружие – папье-маше, внушали отвращение и открывали широкую вакансию. Власть была настолько живописно-чудовищна и инфернальна, что борьба с ней превращалась в религиозную войну. Предательство было всеобъемлющим, и если ты художник, и если ты русский, и если в тебе есть брезгливость, и если ты блудный сын Советского Союза, вернувшийся к родному порогу в момент, когда этот порог уже переступила нога отцеубийцы, ты не можешь не стать революционером. Не можешь не надеть черную кожанку национал-большевика и не выбросить на башне рижского Тауэра красный флаг революции. Национал-большевистская партия – орден, исповедующий религию бунта, жертвенности, преданность идее, от которой отступились утомленные красным цветом респектабельные клерки, предлагающие народу зеленый арбуз коллаборационизма. В этих условиях, когда гемоглобин революции уступил место хлорофиллу соглашательства, лимон должен был покраснеть… Теперь в тюрьме ты, Лимонов. Эзра Паунд сидел в тюрьме. Достоевский сидел в тюрьме. Шекспир сидел в тюрьме. Радищев сидел в тюрьме. Павел Васильев сидел в тюрьме. Толстой мечтал о тюрьме, а когда догадался, что в ней сидит, совершил неудачный побег».