Константин Соловьев - «Во вкусе умной старины…»

«… начал учить меня грамоте униатской церкви дьячок, и как я был избалованный внучек, едва в два года выучился читать порядочно. Тогда приставили ко мне учителя, отставного поручика Петра Михайловича Брауншвейга, учить меня писать по-русски, первым четырем правилам арифметики и по-немецки, за шестьдесят рублей в год, а по-французски ходил учиться в иезуитский монастырь…»[274].

Повезло А.П. Бутеневу: его отец познакомился на охоте с богачом А.Н. Гончаровым и получил приглашение обучать сыновей вместе у трех гувернеров: русского, немца и француза, которых наняли к Н.А. Гончарову — будущему тестю А.С. Пушкина[275]. Помещики даже не столь богатые, сколько «достаточные», все же старались сами приглашать учителей сразу для всех своих детей, причем, как правило, не одного, а нескольких. Типичный набор учителей приведем по письму Е.А. Баратынского к матери: французская гувернантка, дающая уроки музыки и рисования и три преподавателя — латыни, русского языка и математики[276].

Уже сам подбор учителей говорит о том, чему учили: «что сами знали», как выразился Ф.Ф. Вигель[277]. В письме Батюшкова мы найдем минимальные требования для домашнего образования: «писать по-русски, по-немецки, по-французски, немного географии, истории, арифметики первые правила: вот что нужно…»[278]. Добавляем сюда уже названные выше латынь, музыку, рисование, верховую езду — вот и весь комплекс предметов, отнюдь не уступающий современной начальной школе.

В XIX веке добавилась «гимнастика»: обливание холодной водой, физические упражнения и игра в свайку с дворовыми детьми[279].

Мемуаристы сохранили для нас три метода обучения и воспитания молодых дворян. Первый — зубрежка. Нужно было заучивать наизусть стихи из уже знакомой нам «Душеньки» Богдановича, отрывков Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, ежедневно читать и переводить с французского «Историю России» Левека или обязательного и непременного «Телемаха» Фенелона[280].

Второй метод — наказание за лень и нерадивость. Немец Мут учил Вигеля так: «Ставил в угол, на колени, а иногда бил линейкой»[281]. При этом наибольшую тягу к наказаниям выказывали женщины.

В.В. Селиванов рассказывает со слов отца о его детстве, когда тому было три года, а сестре его — пять. Бабка рассказчика всегда находила, за что наказать своих детей, и почти каждый день приказывала няньке увести их в баню и высечь:

«Та повиновалась приказанию барыни, брала розгу, раздевала малюток, махала розгою, но била не по ним, а по полку или по чем попало, приговаривая шепотом: „кричи громче, кричи громче!“ Дети кричали, мать в предбаннике стояла, слушала и уходила в дом, совершенно удовлетворенная»[282].

Т.П. Пассек вспоминает:

«Мать я несколько боялась — она была вспыльчива и иногда меня секла…»[283]

Третий метод был навеян идеями Просвещения. Он был игровой: для практики в языках детям предлагалось поставить французскую пьесу и сыграть ее перед домашними. В репертуар таких детских постановок входили пьесы мадам Жанлис или выбранные из специально изданного сборника «Воспитательный театр»[284]. Из собственно учебных книг вспоминают только Азбуку. Все остальные книги подбирались учителями и отражали их вкусы и пристрастия, хотя авторы, названные выше, чаще всего входили в стандартный набор обязательного чтения.

В XVIII веке домашнее учение продолжалось лет до 15–17, после чего молодой человек мог свободно поступить на службу. В XIX веке «домашних» знаний, как правило, не хватало, и к 10–11 годам родители задумывались, куда определить сына для дальнейшей учебы. Сомнения рассеивали родственники и соседи: юноша поступал туда, куда его можно было пристроить «по знакомству» за минимальную плату, но к порядочным учителям. Лучшими заведениями подобного рода считались пансион Московского университета, Пажеский корпус в Петербурге, пансионы, созданные в России иезуитами, изгнанными во второй половине XVIII века из большинства стран Европы и нашедшие приют в России. К пятнадцати годам (крайний срок) юноша, стремящийся к знаниям или хотя бы к карьере, должен быть куда-нибудь определен[285], а значит, вынужден проститься с вольной деревенской жизнью лет на десять — пятнадцать.

Очерк XIV

Болезни и лекарствА

Избежать темы болезней и лекарств мы не могли бы, даже если бы этого очень хотели. Причина проста — болезнь была постоянным фоном усадебной жизни. Тема эта звучит в воспоминаниях и, особенно в письмах, то сильно, то слабо, но звучит всегда. Что поделать, в большой семье (а в среднем в усадьбе жили 20–30 человек) всегда кто-нибудь болен: то старики, то дети, то дворовые, а то и крестьяне придут к господам за помощью, особенно если в деревне нет бабки травницы.

В то время, о котором мы говорим, на равных существовало три способа лечения: народными средствами, верой и «аптекой», то есть при помощи лекарей. Бытовал и четвертый способ — положиться на авось. А.Т. Болотов как-то записал историю своего тяжелейшего отравления: через несколько дней «вся болезнь прошла благополучно сама собою»[286]. Когда же «само-собой» не получалось, старались использовать подручные, или, как мы сейчас говорим, народные средства лечения.

Начнем с простейших, записанных тем же А.Т. Болотовым. От простуды с жаром и головною болью он избавлялся так: «свернув бумажку и щекотя ею в носу, принудил себя чихнуть и повторил сие раза два». Укус крысы лечился «комочком густой грязи», прикладываемым к ранке[287].

Более серьезные болезни лечили при помощи трав и растений, свойства которых были хорошо известны. Недаром лекарь Екатерины II профессор Амбодик записал в своей «Энциклопедии питания и врачевания»:

«Нет, такой природой произведенной вещи, которая могла считаться вовсе ненужною и бесполезною; даже самое на вид непотребное былье, как то терние, плевелы и волчцы произрастают ради известной своей пользы и употребления»[288].

Лекарства из растений были трех типов: примочки, мази и отвары. Очень верили тогда в силу квашеной капусты. Капустный лист или заменяющий его раствор уксуса прикладывали к голове, избавляясь от боли, или к ушибленному месту[289]. Те же ушибы и шишки на голове лечили мелко нарубленным свежим лозняком[290]. Жар снимали, привязывая к венам холодные разрезанные огурцы. Клубникой «укрепляли сердце» и очищали кровь. Мази и притирания делали из трав, с добавлением медного купороса, на основе «коровьего масла», а чаще — «старого ветчинного сала»[291].