Михаил Левидов - Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях

Стреляет именно, чтоб убить.

Почему же, однако? Как было бы все понятно, если б писал эти строки писатель оболганный, исстрадавшийся, задыхающийся под грузом обид, непонимания, клеветы… Но написаны они человеком; еще ни строчки не опубликовавшим, еще не успевшим стать обиженным литератором. Какая тут самооборона! Застываешь в недоумении перед холодным бешенством этого удара. Неужели же не удастся найти для него внутреннего оправдания?

Свифт стреляет, чтоб убить. Свифт входит в литературу этой первой своей книгой для того, чтоб убить – в мимоходном порядке – современную ему литературу: это узнает читатель из пятой главы книги – «Отступление в современном роде»; предшествующая ей, четвертая – это продолжение сказки о трех братьях.

«Мы, удостоенные чести называться современными писателями, никогда не могли бы лелеять сладкую мысль о бессмертии и неувядаемой славе, если б не были убеждены в великой пользе наших стараний для общего блага человечества» – так начинается тихой издевкой пятая глава. И взлетает на следующих четырех-пяти страничках ослепительный фейерверк мистификаций, издевок и пародий. В точный адрес направлен свифтовский сарказм – в адрес Уильяма Уоттона, имя которого упоминается и в третьей главе. Уоттон, малоодаренный публицист и педантический филолог, ныне уже забытая фигура, был довольно популярен в свифтовское время, популярностью, однако, особого свойства: вся литературная Англия знала, что он был вундеркиндом, уже в тринадцать лет получившим степень бакалавра искусств. Блестящих надежд он не оправдал, ко времени написания «Сказки» он стал типичным ничтожеством от науки, самодовольным педантом-тяжелодумом – свирепо Свифт ненавидел таких людей. Но Уоттон был для него лишь ближайшей мишенью.

В 1694 году Уоттон опубликовал свое известное «Рассуждение о древней и современной образованности», послужившее поводом к горячей дискуссии, охватившей всю культурную Англию конца века. Тема дискуссии: кто сделал более значительный вклад в культуру человечества – античные писатели или современники – была наивно-дилетантской, даже комической, но скрывалось за внешней темой характерное и значительное содержание. Культура конца века, воинствующая и самонадеянная культура людей, покончивших с догмами средневековья, но в то же время развращенная и эгоистическая культура, возникшая на пепелище революционных идей середины века, послереволюционная и в известном смысле контрреволюционная культура, утверждала себя в этой дискуссии. И очень часто это утверждение переходило в чванное самодовольство маленьких людей в области науки и мысли. Свифт вмешался в эту дискуссию, нетрудно догадаться, на чьей стороне: мудрость века считает он пошло поверхностной, морально развращенной. И он написал одновременно со «Сказкой бочки» остроумный небольшой памфлет – «Битва книг». Веселый и блестящий юмор этой вещи, пожалуй, единственное ее ценное качество; слишком условен, и притом заимствован из одноименного французского памфлета ее сюжет: битва находящихся в библиотеке книг античных и современных авторов и позорное поражение последних. А во главе армии современников Свифт поставил мистера Уоттона и другого филолога – Бентли.

Но если в «Битве книг» Уоттон был осыпан легкими стрелами шаловливого свифтовского юмора, то в пятой главе «Сказки бочки» на него обрушились тяжелые бичи ярости. Удар, чтоб убить, наносит Свифт, говоря по адресу Уоттона, что им, автором «Сказки бочки», написано «новое пособие для невежд, или искусство стать глубоко ученым при помощи мелкого чтения».

Расправиться с Уоттоном лично было лишь, однако, узкой, мимоходной целью «Отступления в современном роде». За этой маленькой мишенью видел Свифт другую и основную: характер современной ему духовной культуры. В плане откровенного издевательства зачисляет он и себя в ряды ее представителей.

«Разрешите мне воспользоваться почетной привилегией выступать на литературном поприще последним; я требую абсолютного авторитета по праву, как самый новый из современников, что и дает мне деспотическую власть над всеми авторами, выступавшими до меня». И на основании этой «деспотической власти» он протестует против обычая современных авторов снабжать свои произведения большим количеством предисловий и отступлений, ожидая, конечно, что наивный читатель воскликнет: а ты сам! (пять предисловий и шесть отступлений в «Сказке»). Но это Свифту и нужно, чтоб закончить главу недвусмысленной насмешкой: «Уплатив таким образом должную дань почтения и признания установившемуся обычаю наших современных авторов этим непрошеным и длинным отступлением, ничем не вызванным всеобщим охаиванием, выставив напоказ с большими трудностями и не меньшей ловкостью мои собственные великолепные качества и чужие недостатки, оказав полную справедливость себе и почтение им, – я счастливо возвращаюсь к моей теме». И следует шестая глава «Сказки».

Так не в Уоттоне, оказывается, дело; и не в «обычае современных авторов»; все это гораздо серьезней. За пародией, издевкой и мистификацией отчетливо слышен приглушенный, сдерживаемый, такой подлинный вопль «молодого современного автора»: «Дорогие современники, я не в вашей культуре, я не с вами, не ваш, не ваш!»

И этот вопль и пафос отрицания всей культуры современности – в нем лейтмотив увертюры, центральная тема, звучащая пока в подтексте всех сумбурных отступлений, яростной, как бы неоправданной злобы, бесцельной якобы мистификации, ничем как будто не вызванных ударов, чтобы убить.

А в следующем за шестой главой новом отступлении, с вызывающей откровенностью названном «Отступление в похвалу отступлений» (Свифт пользуется здесь, как сказали бы сейчас, методом «обнаженного приема»), центральная тема звучит уже не в подтексте. Тут идет лобовая фронтальная атака на типические стороны современной культуры, отброшены мистификации и аллегории, вещи называются собственными именами. Литература, а особенно драматургия конца века (Уичерли и другие) отличается разнузданным цинизмом, и Свифт пишет: «Я имею в виду прославленный талант передовых современных умов черпать поразительные, приятные и удачные уподобления и намеки из сферы срамных частей обоих полов». Идут далее обвинения в лености и рабстве мысли, в никчемной болтовне, в страсти к бессмысленному цитированию авторитетов, в бездарном начетничестве. Все это относится уже не только к литературе, но и к науке; тут не отдельные выстрелы – идет обстрел пулеметным огнем, обвинения обгоняют друг друга в яростной скороговорке – автору некогда!

И в самом деле. Следует затем восьмая, глава – продолжение сюжета «Сказки» и, наконец, глава девятая – знаменитое «отступление о безумии», центральный момент всей книги, одиннадцать небольших страничек, стоящих на уровне лучшего когда-либо написанного Свифтом, на уровне самых страшных, мужественных и горьких страниц мировой литературы.