Виктор Буганов - Булавин

— Кто ж с этим спорит? Только осторожней надо. А гультяям воли не давать!

— Наконец-то. Умные речи и слушать приятно.

— Ну, все. — Максимов прихлопнул ладонью по колену. — Вижу: все в сугласие пришли.

Никто не возражал. Глава старшинской партии, войсковой атаман, видел и понимал колебания некоторых своих помощников. Его самого подобные же сомнения посещали неединожды, от них голова болела, ночами не спалось. Всем нутром, хитрым своим разумом чувствовал Лукьян Максимович, что грядет новая если не беда, то неприятность. И всё — от бояр московских и помещиков, монастырей, государевых полчан и иных служилых людей. Все зарятся на донские земли и угодья. Что тут говорить? Места богатые — земли тучные, рыбы и зверья много; опять же — борти, солеварни, лес строевой. Да мало ли... Вольности наши поперек горла им стали, особливо беглых своих вернуть требуют. Думают, мы тут, как сыр в масле, купаемся. А живем ведь как на погребе зелейном. Отовсюду — набеги татар и калмыков да воеводские ухищрения, прицепки. Что они там, в Москве, не видят, что ли? Опять же полки свои шлем в воинские походы — и старожилые, и новоприходцы кровь за Русь проливают. Уж исстари так повелось — казацкие сабли и кони всегда противу неприятеля российского наготове. А нас то тыр, то пыр! Беглых им отдай! А пить-есть нам потребно? Али нет?

— Спасибо, господа старшина. — Максимов встал, поклонился. — Сколько ни говори, кончать надобно. О главном договорились. Так, господа атаманы-казаки?

— Так, атаман.

— В сугласии все.

— Дай знать, если что...

— Будьте в том надежны. Как весть новая придет, всех позову. — Войсковой атаман сжал кулак. — Главное — вместе быть и стоять всем заодно, друг друга не выдавать.

Расходились молча, в задумчивости крутили усы, настороженно поглядывали друг на друга. Понимали, что ждет их что-то важное и опасное. По краю льдины тонкой ходить придется, пожалуй. Эх, жизнь наша беспокойная!.. Когда тише-то станет? Скорей всего не дождешься. Война вот идет; верно, долгая и трудная будет. Царь-батюшка по всей России скачет, во все вникает. Забот у него слишком. Может, обойдет нас чаша сия — с беглыми-то? Дай-ка, господи! Помилуй и спаси, мати пресвятая богородица, заступница наша всеблагая...

С такими мыслями и надеждами, с тревогой и смутными предчувствиями расходились значные по домам. Ступали осторожно; темная ночь спрятала тропки-дорожки, только звезды, яркие и веселые, заглядывали им в посерьезневшие глаза. Молча, обойдясь без ручканья и добрых пожеланий, каждый раскрывал калитку своего подворья, под забрех и повизгиванье собаки входил в курень. Не радовали значных ни тишина ночная, ни плеск донской волны неподалеку, ни привычные запахи родного жилья. Эх-ма, что-то будет?..

Не более недели-другой прошло с того совещания у войскового атамана, как в Черкасск явился Долгорукий. Князь Юрий Владимирович еще в начале августа получил в Троицком петровский указ. Тогда же строгое напоминание о беглых привезли Лукьяну Максимову и Войску Донскому. Тучи сгущались, и мрачные предположения черкасской старшИны начали оправдываться. Правда, она надеялась и на этот раз обойтись малым уроном — и раньше всякое, мол, бывало.

С князем прибыл отряд человек в двести — солдаты и конные казаки из Азова и Троицкого, их начальники-офицеры; с ними — денщики и подьячие. С офицерами приехали дворовые, при самом Долгоруком — «людей ево человек с 10». Всех разместили, кого где. Полковника пригласил к себе в дом войсковой атаман.

Князь, высокий и грузный, был человеком твердым, временами, когда требовалось, свирепым, Подчиненные его боялись.

После короткого отдыха Долгорукий приказал созвать круг. По указанию войскового атамана есаулы кликали казаков в Черкасске и по окрестным станицам, располагавшимся на том же острове. Казаки потянулись на майдан, к собору и атаманскому подворью. Толпа казаков колыхалась и гудела от нетерпения. Слух о царском посланце, новом сыщике, быстро распространился по нижнему Дону, внес большое возбуждение. Все ждали: что-то скажет Долгорукий? Каков он? Как принять его?

Из атаманского дома вышли гурьбой люди — Максимов со старшиной; среди них заметили военного, он возвышался над всеми, смотрел холодно и отчужденно. Через расступившихся казаков, как по коридору, прошли к помосту. Поднялись. Вперед выступил Максимов, поднял булаву:

— Господа казаки! Атаманы-молодцы! К нам, в Войско Донское, приехал посланец великого государя Петра Алексеевича всея России господин подполковник князь Юрий Владимирович Долгорукий. А по какому делу, господин подполковник сам вам будет говорить.

Войсковой атаман отступил назад, и его место занял Долгорукий:

— Господа казаки! Повелением великого государя прибыл я в Войско Донское со строгим наказом: прислал царь на мое имя из военного походу, из Люблина, указ, чтоб вы, войсковой атаман и все Войско Донское, мне в Черкасском и в иных городках беглых всяких чинов людей сыскивать велели; и, переписав, отсылать их за провожатыми в те места, откуды кто пришел.

— Как нам, — раздался голос, — тому верить? Где государев указ?

— Покажи указ государев!

— Покажь!

— Нету у него царева указу!

Шум нарастал. Долгорукий, оглядываясь во все стороны, видел разгоряченные лица, раскрытые в натужном крике рты. Иные грозили кулаками. Князь поднял руку, в ней затрепыхался на ветру бумажный лист. Стихло, и подполковник сунул его стоявшему рядом с ним подьячему:

— Чти! Да громчей, чтоб все слышали.

Тот начал читать, сначала негромко, сбивчиво; постепенно голос его окреп, и казаки молча и хмуро внимали словам Петрова указа из польского Люблина. Когда чтение закончилось, снова разнеслись по острову крики:

— Какие беглые?! Того исстари на Дону не повелось: выдавать беглых!

— С Дону выдачи нет!

— Ты-то, подполковник, о том знаешь ли?

— Бояре, недоброжелатели наши, царю то внушили!

— Нелюбо! Нелюбо!

— Какие налоги и обиды мы нанесли Шидловскому?! Сами от него терпели многие годы!

— И Горчакова Булавин прогнал за дело!

Долгорукий смотрел в толпу. На лице его не дрогнул ни один мускул. Глаза сузились, холодное бешенство распирало князя, рвалось наружу. Однако сдержался. Взглянул на старшину, стоявшую рядом: Максимов и прочие, тая довольные усмешки, отводили в сторону глаза, еле заметно разводили руками: что тут, мол, поделаешь? На круге казаки — сила! Максимов понимающе глянул на сотоварищей. Потом повернулся к подполковнику: позволь, мол, слово молвить; тот понял, согласно и строго прикрыл веки. Атаман опять поднял булаву, и постепенно вернулась тишина. Медленно и веско падали в толпу его слова: