Эдуард Лимонов - Кладбища. Книга мертвых-3
Несколько лет он провел в тюрьмах.
В 2003-м покончила с собой, приняв овердозу героина, Наталья Медведева, номер три его жизни.
Потом он вышел на свободу.
Как-то Лиза позвонила ему. Сообщила, что у нее дочка и что она ушла от мужа. «Хочешь, приезжай», — сказала она. Он было собрался уже, нужно было только вызвать товарищей, его охранников. Подумал, и не стал вызывать. Не поехал.
И вот выяснилось, что troubled woman погибла смертью храбрых. Номер четыре его жизни.
САШКА-ЦЫГАН
Сашка Тищенко жил на Тюренке, сейчас сказали бы: частный сектор. Неказистые в основном домишки, за заборами из черных от времени досок.
Сашка был (потому что давно умер уже, нет его) такой себе скорее высокий, плоский парень, похожий на цыгана. Когда он расчесывал после речки (мы все ходили на ближнюю речку, она была границей с другим районом — Журавлевкой) волосы, то они непослушно загибались, а высохнув, шли волной. Усики у Сашки пробились очень рано. Нос у него был почему-то всегда красноватым, брюки у него были длинные и неуместно широкие в эпоху узких брюк. Еще он всегда подтанцовывал и играл на гитаре. И дружил, пока тот не умер, с другим нашим гитаристом, Витькой Проуторовым.
По всей вероятности, в нем была какая-то часть цыганской крови, но не очень много, потому что парень он был скорее дружелюбный и не скандальный.
А вот еще что: чуб! У него был чуб из-под кепки! Вряд ли у всех ребят тогда были чубы. Я бы помнил, а у него был.
Он не входил в элиту нашего класса, но, поскольку жил на Тюренке, в глубине ее, из школы он возвращался с элитой вместе.
Вита Козырева, Лара Болотова, Лина Никишина — три грации плюс три Ляха — Ляхович, Ляшенко и собственно Лях, плюс Витька Проуторов, вот они были элитой. Но к Витьке Проуторову автоматически, довеском полагался им Сашка Тищенко.
Почему я о нем вспомнил, о Сашке? Да купил в «Перекрестке» вишен, вот почему.
А у Сашки в саду росли вишни. Как-то раз я отправился с одноклассниками собирать вишни с деревьев в Сашкином саду.
Помню себя, стоящего в кроне дерева ниже Леньки Коровина (Ленька потом быстро вырос из маленького в дылду, поступил вместе с Головашовым в танковое училище, стал майором и, кажется, жив до сих пор, а вот Витька покончил с собой, хотя его мать самоубийство отрицала). Стоим, нас щекочут листочки, и обираем вишни, главным образом себе в рот.
Вполне законно, а не украдкой. Ибо мать Сашки Тищенко сказала «Iште, хлочики, а шо не з'iште, то в банку покладайте». Надо сказать, что первые полчаса банкам вишен не доставалось. Но, наевшись до оскомины, мы стали кормить вишнями банки.
Вишен было много, листьев мало, поэтому, слезая с вишен, мы видели, что ведра, стоящие там же в саду, полны.
Так и вижу эту сцену — корявые старые вишни, небольшой костерок горит, мы, соученики Сашки, стоящие по двое, а то и по трое в деревьях, уперев ноги в развилки. Листьев мало, вишен много. И грустно-грустно.
Не уверен, что мне было грустно тогда. Но уверен в том, что грустно сейчас. Зачем был Сашка Тищенко? Затем, чтобы подыгрывать второй гитарой Витьке Проуторову, сидя на табуретке в недостроенном доме Витькиной матери и его отчима? А Витька помер от сердца в 1968-м, бежал на работу на радиозавод (я дорогу от его дома до радиозавода, закрыв глаза, вижу всю до деталей, до серой пыли вдоль бровки тротуара). Прибежал, сел отдышаться, да и умер там. Не проснулся, как ни теребили его девки в белых халатах. А Сашка остался не у дел. Что он делал все эти годы, которые ему оставались, все сорок или сколько там лет? Я не знаю. Играл на гитаре? Водку пил? Я не воображаю, что Сашка был затем лишь, чтобы состоялась сцена сбора вишен в его саду. Чтобы я запомнил эту сцену и через добрые полвека связал в честь его пару страниц. Не воображаю, но, видимо, так.
От большинства людей мало что остается.
БЫВШИЙ ФАВНОМ
Я написал первые сто страниц этой книги и вызвал к себе друга и нацбола первого призыва Данилу Дубшина на помощь. Он и его спутница Светлана последнее время выручают меня — перепечатывают в компьютере мои рукописи. Дело в том, что мои книги я пишу ручкой по бумаге, старомоден я.
Данила взял сто страниц, я ему сделал кофе, и тут он мне сказал следующее:
— Звучит цинично, но у меня для вас подарок, для вашей книги. Ваш друг Женя Бачурин умер.
— Когда?
— Не то первого, не то второго января.
— Хм. Действительно, подарок. О нем можно многое написать. Несколько лет подряд я тесно с ним общался. Свой медовый месяц с Еленой в 1973-м мы прожили у него в мастерской, на Уланском переулке.
Так мы цинично переговаривались. Данила пил кофе на кухне, а я ходил мимо него, благо кухня длинная и узкая. В моей пестрой жизни худенький старичок Бачурин (вот он глядит с фотографии из его некролога в газете «Новые известия») присутствовал несколько лет. Яркогубый, самоуверенный молодой человек был мне старшим братом, наставником и учителем. Слава богу, я его не слушал, рос, как мне заблагорассудится.
Бачурин, второстепенный бард и второстепенный художник. Ершистый и злой человек. Я, по-моему, был его слабостью. Мне кажется, он восхищался не только моим поэтическим талантом, ярко проявившимся как раз в те годы, когда мы с ним дружили, в 1968–1974 годах, но он восхищался и моей безрассудностью «гуляки праздного».
Таким гулякой праздным он изобразил меня в песне, подаренной им мне на мою свадьбу с Еленой Щаповой, впоследствии героиней романа «Это я, Эдичка».
В песне есть строки:
Я в последний раз займу у друга денег,В час получки захватив его врасплох.Он в последний раз мне скажет: «Ты бездельник!»А потом, чтоб я ослеп, а потом, чтоб я оглох…
Есть в этой же песне строка:
Я в последний раз женюся на блондинке,—
в этой строчке он оказался недурным предсказателем. Я больше не женился на блондинках, а поскольку мне меньше чем через два месяца исполнится 72 года, то вероятность еще одного «женюся на блондинке» ничтожно мала, хотя она и есть.
Впрочем, впоследствии я узнал, что он «передарил» мою, мне на свадьбу подаренную, песню нашему общему другу нейрохирургу Олегу Чиковани. «Подарил» и «передарил» не следует понимать в американском смысле, что взял и оформил все права на исполнение этой песни мне или Чиковани. Нет, он всего лишь исполнил песню на моей свадьбе и сообщил, что дарит ее мне. Что он сказал Чиковани, я не ведаю.
В Москве тех лет (я приехал в столицу из Харькова 30 сентября 1967 года и улетел из нее в Вену 30 сентября 1974 года) Бачурин был известным, но далеко не первостепенным персонажем. Он был известным и небесталанным художником, однако его картины, похожие на выцветшие фотографии, изображавшие советские довоенные семьи на пикнике либо в разгар советского быта, конечно же, выглядели консервативно на фоне корифеев авангарда тех лет: Кабакова, Соостера, Янкилевского. Однако в них, в бачуринских картинах, присутствовал меланхолический мистицизм, и если бы Бачурин с большей энергией развил свою манеру, то из него мог получиться художник вроде Фрэнсиса Бэкона, ну, может, помельче, но узнаваемый с первого взгляда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});