Валентин Бадрак - Стратегии гениальных мужчин

Похоже, что с самого детства Ньютон воспринимал жизнь как борьбу за существование. И в этой борьбе он ожесточился против окружавших его людей – в них он подсознательно видел источник неослабевающей боли и ошеломляющей тоски. Он платил им тем же – бесконечным безразличием. Впитывая что-то от окружающих, мальчик не испытывал чувств любви и нежности ни к одному представителю рода человеческого. Даже к бабушке, которая долгое время опекала брошенного матерью мальчика, он, по свидетельству биографов, был безучастным: ее смерть почти не всколыхнула его чувств. С каждым годом Исаак Ньютон ожесточался, постепенно приобретая черты монстра. Среди живых людей, окружавших его преимущественно нерадушный детский мир, лишь дядя, получивший образование в Кембридже и бывший в ту пору приходским священником, подарил мальчику маленький импульс новой реальности в виде начального образования, на жидком сомнительном фоне которого брошенный ребенок сумел отыскать единственно возможный путь к себе – бегством от реальности в другой, более уютный мир: в обитель собственных фантазий и ощущений. Пожалуй, мало удивительного в том, что маленький мальчик, внезапно оставленный матерью посреди неясных реалий и живущий в формальном достатке, хоть и без людской ласки, обрел себя в странных занятиях: рисовании, пристальном наблюдении за подчиненной определенным законам мощью природы, постановкой неожиданных и не понятных окружающим опытов и, наконец, страстным попыткам смастерить нечто, основанное на результатах этих опытов и наблюдений. С одной стороны, у него не оставалось иного пути, кроме жизни в себе: сверстники отказывались принимать это в высшей степени замкнутое существо, мало приспособленное к взаимодействию с себе подобными. С другой – для выживания и приобретения самооценки мальчику нужны были особые заменители стандартной самореализации в кругу сверстников. И первоначальным элементом на пути к внутренней гармонии и уравновешенности стало обращение к увлекшим мальчика силам природы, а несколько позже – к мудрости и опыту человечества, заключенному в книгах. И несомненно, в начале пути это был еще и просто способ самозащиты, позволяющий не погибнуть в условиях общества и избежать самого главного – разрушения психической основы формирующейся личности.

Почему в основу деятельности будущего ученого легла механика, а не, скажем, живопись или литературные изыскания? Хотя однозначные утверждения на этот счет вряд ли возможны, все же вполне очевидно, что в наиболее важный «докнижный» период формирования, когда Ньютон был предоставлен сам себе, он не получил никаких основательных импульсов извне. Все, что он делал в раннем возрасте, было результатом собственного внутреннего поиска. Диапазон этого поиска для малообщительного недоверчивого мальчика довольно узок, и не исключено, что конструирование различных механических игрушек было просто наиболее близкой и увлекаемой моделью деятельности, в которой вполне сочетались работа мозга и механические движения рук. Даже несколько позже, в двенадцатилетнем возрасте, когда он во второй раз (и уже окончательно) был отлучен от матери, общество девочек оказывалось предпочтительнее, а появление в результате необычного ремесленничества предметов утвари и игрушек, кроме прочего, свидетельствовало о безграничном одиночестве и отрешенности от реального мира их создателя. Кстати, Ньютон пытался и рисовать. Причем, сюжеты его рисунков были довольно убедительны. Не исключено, что появись у Ньютона возможность учиться живописи, из него вышел бы не менее известный мастер кисти, чем ученый. Но, очевидно, он обратился к этому виду самовыражения слишком поздно, чтобы вырасти до художника заметной величины. Кроме того, рядом не оказалось мастера, способного раскрыть мир живописи, да и механика владела им к тому времени уже безраздельно.

Ограниченное общение почти всегда приводит к книгам – наиболее действенному эрзацу мира реального. В случае с Ньютоном, пожалуй, самым удивительным был тот факт, что как раз раннее увлечение созданием различных конструкций, часто странным образом взаимодействующих с силами природы, предопределили его книжные интересы. А не наоборот, когда книги формируют интересы развивающейся личности. Это очень существенная деталь в жизни Ньютона, сыгравшая в его жизни весьма важную роль. Впрочем, он не брезговал и классической литературой, но решительно отдавал предпочтение изучению физики и математики, астрономии и биологии. И напротив, он не проникся уважением к поэзии, считая ее наивной чепухой, отвлекающей от серьезных мыслей. Остро волнующие вопросы мироздания и философия завладели его сознанием с удивительно юных лет. Одной из первых любимых книг Ньютона стала книга «Тайны природы и искусства» Джона Бейтса. Кроме того, в течение всей жизни он не расставался и с Библией, поставив сомнительные пуританские ценности себе на службу. В значительной степени благодаря выработанным жестокому самоконтролю и сознательному ограничению всех мирских ощущений – от потребления алкоголя и изысканной пищи до общения с женщинами – ему удалось в течение всей жизни поддерживать высокий уровень интереса к наукам. Ничто не давалось легко: с самого начала Ньютон включал рычаги воли, и с годами это переросло в привычку. Его неестественное, порой пугающее пуританство стало не только основой всей жизненной морали, но и пособником безумного затворничества, а также самым тщательным стражем на пути к каким-либо плотским увлечениям.

Учение в отрыве от матери еще больше обострило у Ньютона чувство фатального одиночества и оторванности или даже, точнее, «вырванности» из обычной для того времени среды обитания. Гораздо больше и красноречивее всяких жизнеописаний о пронзительных душевных переживаниях и кровоточащих, как открытые раны, сомнениях ищущего себя юноши говорят обрывки учебных фраз при изучении им латинского языка. Высказывания типа: «Никто меня не понимает», «Я не способен ни на что, кроме слез» или «Я не знаю, что мне делать», пожалуй, не нуждаются в комментариях. Душевное беспокойство стимулировало активные поиски, на каком-то этапе сделав их жизненной необходимостью. Получение знаний, что большинство людей делает в рамках принудительного и чаще всего коллективного, ограничивающего творческие порывы обучения, оказалось для Ньютона основой всего существования. Постепенно из колебаний брошенного всеми ребенка, из острого чувства ранней тоски рождались новые ощущения, ориентированные на крепкую основательную волю и небывалую жажду доказать свое превосходство над теми, кто так беззастенчиво поглумился над его приходом в этот мир. Были и последние сомнения: слабость, замешанная на страстном желании стать сильным, порождает небывалую силу. Стремительность ломает границы и стандарты. Любопытно, что будучи хилым физически и испытывая на себе самые изощренные способы подростковых издевательств и откровенной травли, Ньютон дрался со сверстниками с яростью и остервенением бешеной собаки, словно от результатов схватки зависела его жизнь. Он рос и формировался в среде, где каждый последующий шаг давался с боем, поэтому со временем это стало неоспоримым преимуществом перед остальными людьми, привыкшими к вялому и расслабленному существованию. Как зверь, он всегда был готов к бою и не боялся противопоставлять себя обществу.