Борис Корнилов - «Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов

1932

Семейный совет

Ночь, покрытая ярким лаком,смотрит в горницу сквозь окно.Там сидят мужики по лавкам —все наряженные в сукно.

Самый старый, как стерва зол он,горем в красном углу прижат —руки, вымытые бензолом,на коленях его лежат.

Ноги высохшие, как бревна,лик от ужаса полосат,и скоромное масло ровнозастывает на волосах.

А иконы темны, как уголь,как прекрасная плоть земли,и, усаженный в красный угол,как икона, глава семьи.

И безмолвие дышит: нештовсе пропало? Скажи, судья…И глядят на тебя с надеждойсыновья и твои зятья.

Но от шороха иль от стукавсе семейство встает твое,и трепещется у приступкав струнку замершее бабье.

И лампады большая плошказакачается на цепях —о ли ветер стучит в окошко,то ли страх на твоих зубах.

И заросший, косой как заяц, твойнеприятный летает глаз:— Пропадает мое хозяйство,будь ты проклят, рабочий класс!

Только выйдем — и мы противу —бить под душу и под ребро,не достанется коллективунажитое мое добро.

Чтобы видел поганый ворог,что копейка моя дорога,чтобы мозга протухший творогвылезал из башки врага…

И лица голубая опухольопадает и мякнет вмиг,и кулак тяжелее обухабьет без промаха напрямик.

Младший сын вопрошает: «Тятя!»Остальные молчат — сычи.Подловить бы, сыскать бы татя[57],что крадется к тебе в ночи.

Половицы трещат и гнутся —поднимается старший сын:— Перебьем, передавим гнуса,перед Богом заслужим сим.

Так проходят минуты эти,виснут руки, полны свинца,и навытяжку встали дети —сыновья своего отца.

А отец налетает зверем,через голову хлещет тьма:— Все нарушим, сожжем, похерим —скот, зерно и свои дома.

И навеки пойдем противу —бить под душу и под ребро, —не достанется коллективунажитое мое добро.

Не поверив ушам и глазу,с печки бабка идет тоща,в голос бабы завыли сразу,задыхаясь и вереща.

Не закончена действом этимповесть правильная моя,самый старый отходит к детям —дальше слово имею я.

Это наших ребят калеча,труп завертывают в тряпье,это рухнет на наши плечитолщиною в кулак дубье.

И тогда, поджимая губы,коренасты и широки,поднимаются лесорубы,землеробы и батраки.

Руки твердые, словно сучья,камни, пламенная водаобложили гнездо паучье,и не вырваться никуда.

А ветра, грохоча и воя,пролагают громаде след.Скоро грянет начало боя.Так идет на совет — Совет.

1932

Убийца

От ногтя до локтя длиною,непорочна, чиста, свежа,блещет синяя под луноюсталь отточенного ножа.

А потом одного порядкаи заход с одного конца —как железная рукояткав как железной руке отца.

Он замучился, к черту, за деньу раздумий в тугом кольце,наподобие свежих ссадин —пятна синие на лице.

Что-то глотка его охрипла,пота зернышки, как пшено,но в ладонь рукоятка влипла —все обдумано, решено.

Он в подполье надулся квасом,часа ждет,захватило дух…Вот, встревоженный первым часом,задохнулся во тьме петух.

Это знак.Но тоска, однако,жарит губы, печет лицо.Потрясенный тоскою знака,он шагнул на свое крыльцо.

Он шагнул далеко и прямо —нож в ладони —вперед, пора…Перед ним голубая ямапряно пахнущего двора.

От морозного, легкого взломажелтовата, местами темна,над хлевами трещит солома,привезенная днем с гумна.

Жарко дышат родные кони,куры сонные у плеча,нож в ладони,фонарь в ладони —два сверкающие луча.

Нож в ладони.В лепешку коровью,в эту пакость, летит сперва,обливаясь пунцовой кровью,петушиная голова —знак подавшая к бою…Та ведь…Рассыпаются куры кругом…Стервенеет хозяин — давиткур клокочущих сапогом.

Жадно скалит зубов огрызки,нож горит,керосиновый чад —на ногах кровяные брызги,кости маленькие трещат.

Птицы скоро порезаны.Уж онине трепещутся.Пух до небес.И на двор летит из конюшниСерый. В яблоках. Жеребец.

Он себе не находит места,сталь на желтых его зубах —это слава всего уездаходит по двору на дыбах.

Попрощайся с красою с этою.Вот он мечется, ищет лаз,и кровавые змейки сетью,как ловушка, накрыли глаз.

— Пропадай, жеребенок, к черту,погибай от ножа… огня… —И хозяин берет за челкунастороженного коня.

Кровь, застывшую словно патоку,он стирает с ножа рукой,стонет,колет коня под лопатку —на колени рушится конь,слабнет,роет навоз копытом —смерть выходит со всех сторон,только пух на коне убитоммокнет, красен,потом — черен.

А хозяин в багровых росах,облит росами, как из ведра, —он коров и свиней поросыхрежет начисто до утра.

Бойня. Страшная вонь. Отрава.Задыхаясь, уже на зареон любимого волкодаваубивает в его конуре.

Он солому кладет на срубыи на трупы коров, коня,плачет,лижет сухие губызолотым языком огня.

Ноги, красные, как у аиста,отмывает,бросает нож:— Получай, коллектив, хозяйство —ты под пеплом его найдешь…

Он пойдет по дорогам нищим,будет клянчить на хлеб и квас…Мы, убийца, тебя разыщем —не уйдешь далеко от нас.

Я скажу ему — этой жиле:— Ты чужого убил коня,ты амбары спалил чужие…Только он не поймет меня.

1932