Павел Куприяновский - Бальмонт

Меланхолический цикл «Забытая колокольня» призван напомнить о «греховности» всех человеческих помыслов, причем эпиграф из неведомой Летописи мира гласит: «третий грех — величайший» — в том, что люди «преступление смешали с Красотой и опьянили себя чарами искусства». Мотив «тишины» в этой «поэме» нарушается «долгим гулом» колокола:

Долгий мрачный гул встает.Это колокол поет!Совесть грозная землиГоворит: «Восстань! Внемли!»              Это колокол гудит,              Долгим гулом сердцу мстит              За греховные мечты              Искаженной красоты.

Книга Бальмонта «Тишина» завершалась «поэмой» «Звезда пустыни» — своего рода молитвой, страстным воззванием к Богу:

О, Господи, молю Тебя, приди!Уж тридцать лет в пустыне я блуждаю.Уж тридцать лет ношу огонь в груди,Уж тридцать лет Тебя я ожидаю.О, Господи, молю Тебя, приди!

Измученный «кошмарами» лирический герой дождался отклика, «зова», который вернул его к жизни. Утверждение нераздельной цельности бытия, земного и небесного, звучит в конце:

…Всё — в одном. Всё глубоко и цельно.Я незримым лучом над тобою горю,Я желанием правды в тебе говорю.

Прочитав «Тишину», Брюсов писал Бальмонту: «Ваша истинная книга — „Тишина“». Александр Блок позднее в рецензии «К. Д. Бальмонт. „Собрание стихов“» (1905) признал «Тишину» лучшей книгой первого периода, так как «в ней больше сосредоточенности, вдумчивости, самая образность углублена…». Эллис, рассматривая творческую эволюцию Бальмонта в 1890-е годы, отмечал: «Эта книга соединяет в себе тишину успокоения после слишком дерзких исканий с тишиной перед новой бурей, затишье перед грозой».

Книгой «Тишина» завершается период творческого самоопределения Бальмонта. Уже в 1890-е годы Бальмонт нашел такие образы, звуки, интонации, мелодии, ритмы, строфические формы стиха, которые резко выделили его в современной поэзии и показали, что писать стихи так, как писали до него, нельзя. Это признавали и современники, и следующие поколения поэтов. Георгий Адамович в статье «К. Д. Бальмонт», написанной к пятидесятилетию появления первых стихов поэта в печати, отметил: уже в первых трех книгах стихотворений Бальмонт «показал, что словесные возможности беспредельны», именно в них прозвучал «первый голос поэтического ренессанса» («Последние новости» [Париж], 1935. 19 декабря).

Свое творчество Бальмонт рассматривал в виде преемственных книг, соединенных друг с другом. В записной книжке 1904 года он заметил: «От книги к книге <…> у меня переброшено звено». Творческая эволюция поэта — сложный процесс, включающий обычно и взлеты, и падения. За свою долгую творческую жизнь Бальмонт испытал и то и другое, но в пределах первого периода его восхождение несомненно.

Сентябрь 1898 года Бальмонт с Екатериной Алексеевной провел в Крыму, главным образом в Ялте, где встречался с Чеховым. В Крыму Бальмонт бывал и раньше. Там в мае 1894 года он познакомился с Виктором Сергеевичем Миролюбовым, будущим редактором «Журнала для всех», с ним долго поддерживал самые добрые отношения и печатался в этом журнале в 1899–1908 годах. Он мог вспомнить и 1895 год, когда вместе с Миррой Лохвицкой находился в Одессе и Крыму. А теперь, будучи в Балаклаве под Севастополем, он написал стихотворение «Чары месяца» — своеобразную перекличку со стихотворением Лохвицкой «Джамиле».

В октябре Бальмонты уехали на зиму 1898/99 года в Петербург. Судя по «Дневникам» Брюсова, в середине декабря он больше недели провел в Петербурге (напомним, что Брюсов жил в Москве), не раз встречался с Бальмонтом — то у него дома, то на «пятницах» у К. К. Случевского, к которому после недавней смерти Я. П. Полонского перешли пятничные собрания петербургских литераторов. Бальмонт и Брюсов вместе читали Кальдерона, посетили Эрмитаж, где рассматривали офорты Гойи, обедали с И. А. Буниным, были у Ф. К. Сологуба и т. д. Брюсов называет многих петербургских писателей, с которыми познакомился, в их числе Н. Минского, Д. Мережковского, З. Гиппиус, К. Фофанова, И. Ясинского, А. Коринфского и др. К тому времени Бальмонт со всеми ними был уже знаком, но дружбы ни с кем из них у него не было. Из петербургских знакомых Бальмонт выделял Зинаиду Гиппиус и Федора Сологуба. В обзоре русской литературы за 1898 год, напечатанном в «Атенеуме», среди книг, заслуживающих внимания, он упоминает «Тени» Ф. Сологуба и сборники рассказов «Новые люди» и «Зеркала» З. Гиппиус, находя авторов талантливыми.

Из петербуржцев наиболее близка была Бальмонту Зинаида Гиппиус, и прежде всего как поэт. Ее стихотворение «Любовь — одна» он называл «прекрасным» и сочувственно цитировал его («Единый раз вскипает пеной / И рассыпается волна. / Не может сердце жить изменой, / Измены нет; любовь — одна. <…>»). Стремление к неземному, незнаемому, что выражено ею в знаменитой «Песне» («<…> Мне нужно то, чего нет на свете, / Чего нет на свете»), — безусловно, в духе самого Бальмонта. Особое же почтение у него вызывал хозяин литературных «пятниц» Константин Константинович Случевский — старый литератор, в свое время непризнанный и теперь сочувственно относившийся к гонимым зачинателям «новой поэзии». В лекциях о русских поэтах Бальмонт назвал его «поэтом-философом с демонической душой», а в июльском номере «Атенеума» за 1900 год — «лучшим из современных русских поэтов». Бальмонту нравилась его поэма «Элоа» — об ангеле, отлученном от Бога, ценил он и его «Мефистофеля», другие произведения мистического и психологического содержания. Ему Бальмонт посвятил два стихотворения под одним заглавием «К. К. Случевскому» (первое из них печатается под названием «Скрижали»).

В творческом становлении Бальмонта большую роль сыграли традиции и влияния русской и европейской романтической поэзии (Фет, Тютчев, Шелли, Ибсен). Говоря о влиянии, поэт отмечал, что истинный художник, обращаясь к своим предшественникам, близким по духу, находит в них «самого себя, но выражает свои творческие силы — и вольно, и судьбинно». Бальмонт отличался не только своей поразительной начитанностью, литературностью в хорошем смысле слова, но и «переимчивостью» (вспомним это пушкинское слово) того, что трогало его поэтическую душу. Но какими бы влияния ни были, он всегда помнил заветные слова из ибсеновского «Пер Гюнта»: «Пребудь собой».

Глава третья

СОЛНЕЧНЫЙ «ЗАВЕТ БЫТИЯ»

На рубеже 1890–1900-х годов Константин Бальмонт вступает в новый, наиболее яркий период творчества. Меланхолические интонации сменяются мажорными, в стихах все явственнее звучат бунтарские мотивы, вызов. В манере поведения появляется наступательность, а в облике нечто дерзкое, демоническое. Его выразительно описал в мемуарном очерке «Бальмонт» Борис Зайцев: «Слегка рыжеватый, с живыми, быстрыми глазами, высоко поднятой головой, высокие прямые воротнички (de l’epogue), бородка клинушком, вид боевой <…>. Нечто задористое, готовое всегда вскипеть, ответить резкостью или восторженно. Если с птицами сравнивать, то это великолепный шантеклер, приветствующий день, свет, жизнь („Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце“)».