Дмитрий Оськин - Записки прапорщика

Хохлов резко повернулся и вышел.

- Ты где остановился? - спросил меня Боров.

- Рядом с Блюмом.

- Як тебе зайду.

Земляницкий:

- Я тоже.

Получив от Молокоедова жалованье, я направился к Блюму.

- Новости большие, Владимир Иванович, - начал я прямо с порога. Революция!

Блюм недоверчиво на меня посмотрел.

- Хохлов так сейчас разозлился, что грозил на гауптвахту отправить. Все время называл "прапорщиком", а под конец даже "солдатским прапорщиком" назвал, у него внутренности перевернулись от слова "революция".

- А у вас откуда такие сведения?

- Я ехал в поезде, который последним отошел из Петрограда. Пассажиры рассказывали. Слышал разговоры железнодорожников в Киеве, Жмеринке. Думаю, в штабе полка уже известно, только молчат.

Рассказал Блюму все слышанное в пути.

- Не вовремя, - задумчиво проговорил Блюм. - Только было силы накопили. Америка в войну вступила, еще несколько месяцев - и немцам крышка. А ведь революция несет развал фронта...

- Почему развал фронта? - возразил я. - Солдаты с большой охотой будут драться в чаянии получить землю от помещиков.

- Дадут ли землю-то мужику?..

- Революция! Нельзя не дать!

- Вы говорите, Родзянко с Милюковым предложили другую кандидатуру в цари - Михаила Александровича. А раз будет царь, то насчет земли вопрос сложный.

- Поживем - увидим.

Поговорив с Блюмом около часа, я пошел к себе, где застал Борова и Земляницкого.

- Расскажи, хлопче, подробнее, что ты знаешь. Этот сукин бис Хохлов помешал давеча.

Я повторил уже рассказанное Блюму.

- Ох, хорошо, друже, что революция! Только как фронт к этому отнесется?

- Фронт - это мы!

- Ну, не совсем "мы". Между солдатами запасных полков и солдатами фронта большой антагонизм. Фронтовые солдаты тыловиков не любят. Если там совершается революция, а фронту ничего не пообещают, то это может иметь плохие последствия. Во всяком случае нам надо быть начеку. Безусловно, будут попытки со стороны кадровых офицеров настроить солдат против революции. Подождем до завтра. А потом обдумаем, что делать...

На следующий день с раннего утра всему полку стало известно о революции.

Через шоссе, по обе стороны которого расположено село Омшанец, протянулись красные плакаты:

Да здравствует свободная Россия!

В ротах ликование. Офицеры несколько испуганы, не знают, как себя держать с солдатами. Чувствуется напряженность.

Братание

После манифеста об отречении Николая поступил второй манифест об отречении Михаила до созыва Учредительного собрания. В предписании штаба армии предлагалось объявить манифесты по ротам и командам. Во всех ротах и командах митинги. Офицеры разъясняют содержание манифестов, говоря, что образование Временного правительства является актом, направленным на мобилизацию всех живых сил страны для успешного завершения войны, то есть победного конца.

Манифест Михаила Александровича несколько туманен.

Блюм говорит, что здесь скрытый смысл: мол, ежели Учредительное собрание выберет Михаила Александровича царем, что он примет императорский престол без возражений. А до этой поры он не хочет возиться с "грязным делом".

Так или иначе, царя нет.

Получены первые газеты.

Зачитываемся речами Милюкова, Керенского.

Интересует фигура Родзянко, этого маститого председателя Государственной думы, безусловно монархиста, который с непокрытой головой приветствует восставшие полки, приходящие к Таврическому дворцу.

Кадровые офицеры иронизируют над речами Милюкова, Керенского. Особенно отличается Хохлов, который презрительно подчеркивает каждую революционную фразу.

Вчера сидел с Блюмом за чтением свежих газет, причем Блюм обратил мое внимание, что хотя и революция, хотя и свергли царя, образовали революционное правительство, но в этом революционном правительстве нет ни одного социалиста.

- Все это показывает, - говорил Блюм, - что произошла буржуазная революция и у власти поставлены представители капитала.

- Керенский - социалист, - возразил я Блюму.

- По-моему, он был народником, - ответил Блюм, - разве теперь стал социалистом-революционером. Львов, председатель министров, - крупный буржуа, Гучков, назначенный военным министром, - определенный монархист, лидер Союза октябристов. Милюков - кадет, Терещенко - крупный сахарный фабрикант. Лишь Керенский - адвокат и бывший народник. Я думаю, это только начало. Революция, безусловно, расширится.

Я смотрел на Блюма непонимающими глазами, так как в политических вопросах и партиях смыслил мало.

- Весь вопрос, - продолжал Блюм, - сейчас в армии. Если офицерство действующей армии поддержит новое правительство, то, возможно, война будет продолжаться именно до победного конца. Но, судя по настроению кадровых офицеров, они склонны потребовать обязательно монархии. Старым офицерам невыгодно не иметь верховного вождя армии, а верховным вождем армии всегда является император.

Из штаба сообщили, что Радцевич-Плотницкий приглашает офицеров на прощальный ужин. Пошел и я. Собрались почти все офицеры полка, находившиеся в Омшанце. Вместо традиционного офицерского приличествующего в таких торжественных случаях первого тоста за императора на сей раз Хохлов, открывая ужин, поднял бокал за доблестную русскую армию. Затем кадровые офицеры выступали с тостами за Радцевича-Плотницкого, перечисляя его таланты и заслуги. Ни звука за все время ужина о происшедших событиях. А ужин затянулся до четырех утра. Много вина. Несколько раз при магнии снимали присутствующих. Под конец качали Радцевича-Плотницкого. Желали ему дослужиться до командующего фронтом. Почти на рассвете разошлись по своим хатам.

Ранним утром Радцевич уехал. В тот же день, шестого марта, прибыл новый командир полка, генерал Протазанов. Уже пожилой, за пятьдесят, с Георгиевским крестом, полученным им еще в русско-японскую войну. С ровными движениями, спокойным голосом, он производил благоприятное впечатление. В первый же день приезда пригласил к себе офицеров, чтобы познакомиться. Каждого офицера расспрашивал об образовании, о времени прибытия на фронт, заслугах и наградах и заканчивал беседу словами: "Будем работать вместе на благо родины и доблести русской армии ".

На другой день Протазанов приказал собрать весь полк, к которому обратился с приветственными словами. Полк для встречи командира был построен в Ветерлецком лесу, километрах в четырех от Омшанца. Полк настороженно следил за каждым движением и словами командира. Его вступительное слово сразу приковало внимание.

- Товарищи! - начал он.

Это слово впервые было произнесено в полку за все двухсотлетнее его существование.