Сергей Волков - Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг.

— Слушаюсь, — ответил я вдогонку, принимаясь выписывать на листке из полевой книжки требование на патроны для юнкеров 2–й роты.

— Пришлите мне фельдфебеля 2–й роты Немировского, — отдал я приказание, поймав одного из проходивших юнкеров 1–й роты.

— Слушаюсь, — ответил тот и побежал исполнять полученное приказание, а я продолжил дальше возиться с полевой книжкой, но уже занося в ее вторую половину, в отдел моих впечатлений и наблюдений, схему происшедшим встречам.

«Юнкера говорили еще о Петербургской и Ораниенбаумской школах, — писал я, стараясь оттенить легкими штрихами наибольшие выпуклости общего рельефа. А если свершится чудо, и я уцелею, то расшифрую записанное. — Это даст козыри обществу Анны Петровны для конкурсной с Бурцевым и борьбы с батмаевцами».

Удовлетворенный записью, спрятал полевую книжку в боковой карман пальто. Между тем прибывали приемщики из школ, отчего на душе становилось весело.

«Заработали! Ну давай Бог! В добрый час!» И я выскочил в коридор, а из него на двор. Двор гудел. Возгласы команды, споры, смех. Все это напоминало бивуак, а направо через решетчатые верхи ворот светились кое–где огоньки в здании Главного штаба… Мимо прошла команда юнкеров 2–й Петергофской школы, направляясь к выходу из дворца. «На смену дозоров пошли», — догадался кто‑то. «Ну а что мы делать будем?» — не решаясь прямо спросить меня, начали задавать юнкера друг другу вопросы при моем появлении, в расчете вызвать меня на высказание каких‑либо соображений.

— Счастливчики идут. Право, чем скорее, тем лучше. Ну вот вы вечно панически настроены, а я так убежден, что придет утро, а мы вот будем сидеть в резерве. Вот увидите, что ничего не случится. Не забывайте, что Керенский, теперь это не секрет, отправился к армии и к утру войдет в Питер. И поверьте, эти господа все учитывают и, конечно, в ночь, раз за день ничего не успели сделать, рассеются так же быстро по своим норам, как неожиданно и выползли из них.

— Неожиданно! Когда еще за несколько дней до сегодня пресса называла час начала их действий. Вы эсеры просто… — кто‑то старался оспорить мнение говорившего.

— Бросьте разговорчики, господа, не мешайте, пока возможно подремать, — неслось с высоты полениц, где кое‑кто умудрился даже всхрапывать, не смущаясь твердостью дров.

— А я вас ищу, Александр Петрович, — вырос передо мною с восклицанием поручик Скородинский, очевидно узнав меня по любимому мною мурлыканию рылеевского «Часового», привязавшегося к моему языку чуть ли не с одиннадцатилетнего возраста.

— Вам есть задание, — продолжал он. — Капитан Галиевский приказывает отвести роты на предназначенные им места по разработанному начальником школы плану обороны дворца на случай нападения на него каких‑либо групп восставших, явно не предполагающих наткнуться на такое сопротивление, как юнкерские батальоны. Вам приказано занять первый этаж налево от выхода из ворот, распространившись от крайнего левого угла дворца так, чтобы на Миллионную получился продольный огонь углового окна, куда потом вам будет дан пулемет. Это окно должно явиться вашим левым флангом. Правый уже обозначится стыком с моим левым. Я начинаю от окна, выходящего на площадь рядом с главными этими воротами с левой стороны их, если смотреть отсюда по направлению к Морской. Таким образом, мы получаем фронтовое наблюдение за площадью и с огнем на нее. Главная оборона этого участка первого этажа дворца вверяется вам с подчинением вам и меня с моей ротой. При этом вам приказывается под строжайшей ответственностью не открывать первым огня, несмотря ни на что. Огонь разрешается лишь в случае атаки со стороны банд, и то если атака будет сопровождаться огнем с их стороны. Такова воля Временного правительства. Кроме того, при размещении юнкеров в комнатах приказывается учитывать высоту подоконников в расчете на закидывание ручными гранатами комнат, а также принять во внимание возможную внезапность открытия огня из окон верхних этажей противолежащих дворцу зданий, которые, хотя и будут приведены в оборонительное состояние средствами офицерских отрядов, все же могут случайно перейти в руки восставших. Это все меры предположительные и руководящего характера. В данное же время надлежит лишь занять позицию и начать вести самое строгое наблюдение, дав возможность свободным юнкерам лечь отдыхать, так как решительные действия ожидаются лишь к утру, вследствие происшедшей какой‑то заминки в приближении восставших к дворцу. Следовательно, опасаться можно лишь случайных банд. К утру же подойдут войска с фронта. Да я забыл добавить, что вы должны иметь резерв на случай наружного действия у ворот. Резерв надлежит иметь от 1–й роты, т. е. теперь моей. Действовать резервом лишь с доклада капитану Галиевскому. Ну, теперь я, кажется, все передал. Эти детали должны быть сообщены юнкерам, которым вменяется в обязанность самое осторожное обращении с вещами, находящимися в комнатах. И когда будет все исполнено, доложить капитану Галиевскому. Он желает лично явиться для проверки. К нему от 1–й роты, по его приказанию, я назначил связь, которая в его распоряжение уже и ушла, — закончил поручик действительно подробное приказание.

— Вот это спасибо, поручик, за приятную новость. А то неведение, что с собою делать, довольно тяжелое чувство. Пока я введу в помещение свою роту, вы разъясните вашим юнкерам полученную задачу, — сделал я предложение.

— Слушаюсь, господин поручик! Разрешите пойти? — входя в роль подчиненного мне по службе, официально строго ответил поручик Скородинский.

— Да!.. Фельдфебель 2–й роты ко мне! — крикнул я в темноту, и в свою очередь, начал распоряжения, радостно встреченные юнкерами.

Через несколько минут я вводил роту в комнаты 1–го этажа.

Я видел, как юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, как приспосабливались лечь на полу, покрытом коврами. Я слышал их неуверенные формулировки ощущений, получаемых ими от обстановки комнат, в которых еще недавно, года нет, была атмосфера уюта личной жизни наших земных богов. Я понимал их стесненные тяжелые движения членами тела, словно налившегося пудами какой‑то невероятной тяжести. И видя, и слыша, и понимая их, я жалел и болел душою за них, и за себя, и за грех.

Мы ждем. И видно, это давало мне силы, не понимая себя, не контролируя своих распоряжений, отдавать их в таком виде, что, выполняя их, достигалось поставленное мною задание. «Не мудрствуй!» — твердил я себе.

Теперь не время! Но… тщетно пытался я взять себя в руки. И не я один мучился. Юнкера, которые были на дворе просты и естественны, здесь томились и были странны.