Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Я робко заметил, что школу закончил и хотел бы получить полагающееся мне удостоверение.

Заболотский вновь вскипел:

«Никакого удостоверения! Все – вон из кабинета!.. Нет, ты, Друян, погоди! Я тебе еще объясню про удостоверение!».

Ни жив ни мертв стоял я навытяжку перед Батей.

«Что ж ты, сукин сын, вытворил? Волосенок своих пожалел?» – неожиданно ласково и тихо произнес он и столь же неожиданно врезал мне ладонью по щеке. Я шмякнулся на кожаный диван. Едва вскочил, как получил леща по другой щеке, но удержался на ногах и снова вытянул руки по швам.

Батя как ни в чем не бывало неторопливо сел за стол и ровным голосом сказал, что удостоверение мне не выдаст. За мною остается право пожаловаться на него генералу Остапенко. Как он решит, так и будет.

Мы сидели во дворе на скамейке и потерянно молчали. Выход для меня в самом деле был один: просить Остапенко, чтобы мне выдали удостоверение. А уж с ним смогу устроиться самостоятельно на какую-нибудь лайбу. Мои два товарища по несчастью оказались в более печальном положении: им предстояла дорога домой. И тут мне пришла в голову идея прихватить их с собою. Во-первых, одному будет не так стыдно предстать перед генералом, во-вторых, коллективное покаяние более действенно, в-третьих, Федор Алексеевич, я-то хорошо знал, очень добрый генерал, вполне может вместе со мною простить и ребят. С моими доводами они сразу же согласились. Вспыхнувшая надежда заставила немедленно действовать. Мы отправились на вокзал, выяснив, что денег на билет до Ленинграда хватит.

…Наша троица проделала памятный для меня путь: площадь Труда, набережная канала Круштейна, деревянный мост. А за ним – вахтенный матрос с повязкой на рукаве. Как радостно рядом с капитаном второго ранга шел я сюда два года назад! И как тоскливо ноет сердце сейчас…

Сбивчиво объясняем вахтенному, что нам необходимо срочно попасть на прием к генералу Остапенко. Вызванный офицер провел нас в знакомое круглое краснокирпичное здание. В приемной нас встретил не мичман Ядров, а какой-то другой адъютант. Велел подождать на улице. Через полчаса адъютант открыл перед нами двери кабинета генерала. Мы робко вошли, встали плечо к плечу и вытянулись по стойке смирно.

Остапенко сидел за столом и что-то писал. Потом хмуро взглянул на нас и снова склонился над бумагами. Он нисколько не изменился: круглая голова, редкие волосы, заметные мешки под глазами.

«Ну что, голубчики, явились?! – прогремел он, вставая из-за стола. – Наслышан о ваших художествах! Тоже мне – мореманы! Ишь, чего удумали: устроили целый бунт на боевом корабле! Потемкинцы! И не смейте возражать!!!».

Какое там – возражать, мы потерянно стояли, потупившись, и готовы были выслушать сколько угодно гневных слов, лишь бы этот свирепый генерал смилостивился, простил нас.

И наши надежды оправдались, мы были прощены. Уже спокойно и строго он говорил о дисциплине, о недопустимости обсуждения и невыполнения приказов командиров, о том, что нам надо привыкнуть хорошо подумать, прежде чем что-то делать, мы уже достаточно взрослые, чтобы отвечать за свои поступки, впереди нас ожидает трудная работа на судах вспомогательного флота, мальчишеские, безответственные поступки ни к чему хорошему привести не могут…

Обращаясь ко мне, генерал укоризненно сказал, что от меня он никак не ожидал такой выходки, всегда надеялся на мое прилежание и хорошее поведение. А приказ свой об оставлении меня в школе еще на год он не отменяет, но при условии, что впредь ничего плохого обо мне не услышит!

В приемной адъютант вручил нам запечатанный сургучом конверт, адресованный начальнику школы юнг Заболотскому.

На Финляндском вокзале мы посчитали деньги. Их хватало лишь на один билет. Нам и в голову не пришло доложить генералу о нашей финансовой несостоятельности. От голода подташнивало. Решили оставшиеся деньги пустить на еду, а до Выборга ехать без билетов.

Дождались отправления состава и с противоположной стороны вскочили на подножку вагона. Дверь была заперта, поезд набрал ход. Мы довольно быстро замерзли от встречного ветра, но делать было нечего, кроме как крепко держаться за поручни. Нам повезло: вышедшая в тамбур проводница заметила за стеклом «зайцев» и открыла двери. Мы объяснили ей, кто мы такие и почему едем без билетов. Добрая женщина согласилась оставить нас в вагоне до прихода пограничного наряда. В тепле нас разморило, и мы задремали.

Разбудили нас два молодых рослых пограничника и потребовали документы для проезда в запретную зону. Мы им смогли предъявить только запечатанный сургучом пакет и коротко рассказать о нашем путешествии в Ленинград. Строгие погранцы привели нас в свой вагон и выделили целое купе. На сытый желудок мы проспали весь долгий путь до Выборга. А там часовые границы связались по телефону со школой юнг и нас с миром отпустили.

Дорога до школы была для нас радостной, а еще два дня назад мы шли по ней скучные и растерянные. Поспели как раз к завтраку. А после камбуза постучались в дверь кабинета Заболотского, чтобы доложиться и вручить ему конверт от генерала.

На этот раз он был в благодушном настроении, хитровато прищурился и сказал, что о нашей поездке втроем к генералу ему было не так уж трудно догадаться. Затем слегка пожурил нас и пригрозил: если мы когда-нибудь чего-нибудь подобное позволим себе, то никто ни в чем нам не поможет. При этом Батя несколько раз похлопал ладонями по столу, давая понять, что аудиенция закончена. Мои щеки хорошо запомнили эти ладони. Кстати, я ни тогда, ни потом не делал секрета из того случая. Когда меня спрашивали, правда ли, что Заболотский надавал мне оплеух, я не без гордости подтверждал, что именно так все и было.

Командиров было мало, нас использовали на необременительных хозяйственных работах. Особенно нам нравилось заниматься шлюпками: тщательно драили и без того чистые банки, рыбины, весла, борта. Солнечные лучи пронзали густые кроны стоящих на берегу деревьев, падали в воду и плясали мириадами ослепительных зайчиков. Покой и радость ласкали душу, руки знали свое дело, мы лишь изредка перебрасывались словами. В перерывах растягивались на шелковой траве и молча глядели в нежно голубое безоблачное небо.

Первая половина лета 1952 года оказалась особенной, запомнилась на всю жизнь. Накануне Олимпийских игр большая группа спортсменов сборной СССР поселилась в нашей школе. Ничего удивительного: в их распоряжении был прекрасно оборудованный спортивный зал и наш обширный плац, он же стадион.

С замиранием сердца наблюдали мы за ежедневными тренировками гимнастов. Виктор Чукарин, Валентин Муратов снова и снова с необыкновенной легкостью покоряли брусья и перекладину, показывали элементы высочайшего класса. Грант Шагинян на кольцах изображал безупречный крест.