Ульрика Кесслер - Ричард I Львиное Сердце

Каковы же были мотивы поведения Филиппа по отношению к Ричарду? Во всяком случае ему нельзя приписать бездумное следование утвердившимся во французской политике традициям, предписывающим поддерживать недовольного сына в его борьбе против авторитета находящегося у власти отца: Иоанн и планы раздела наследства делали это абсурдным. Поэтому обрисуем вначале общую ситуацию. Очень даже может быть, что Ричарда и Филиппа, независимо от того, насколько соответствовали действительности слухи об их гомосексуальных взаимоотношениях, вначале действительно в определенном смысле связывали узы дружбы, они пользовались взаимным доверием и искренне заблуждались, короче говоря, Филипп принимает сторону Ричарда из эмоциональных побуждений. В Gesta Говден так изображает в высшей степени тревожное для Генриха II в политическом отношении положение вещей: Ричард, герцог Аквитанский и сын короля Генриха, гостил у короля Филиппа, который оказывал тому столь великую честь, что нередко ел с ним из одной тарелки и спал в одной постели. И король французский любил его как свою душу. Естественно, наши представления о королевских дворцах и обычаях королевского гостеприимства весьма отличаются от того, что было на самом деле, — крепости были довольно тесноваты, и современный описываемым событиям читатель этот отрывок мог воспринимать совсем иначе. Да и столь же маловероятно, что при своем дворе Филипп вел бы себя неподобающе его пониманию королевского достоинства. Остается лишь признать, что перед нами — свидетельства его чрезвычайной благосклонности к Ричарду. Предположение же о том, что подобное расположение обусловлено наивным почитанием на десять лет старшего товарища, блестящего королевича Плантагенета, при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Почитания не было ни до описываемых событий, ни после. Столь же необычайную любовь питал Филипп в те годы и к младшему брату Ричарда Готфриду. Всего за год до этого, в августе 1186 года, Филипп, безутешный в своем горе, готов был броситься за этим своим другом в могилу. Оно и понятно. Ведь, по крайней мере в политическом смысле, смерть Готфрида была для него чувствительным ударом. С помощью опытного военачальника и искусного интригана герцога Бретонского он очень скоро смог бы взять под контроль Луару и Нормандию и, чем Бог не шутит, отбил бы от государства Генриха Анжу, превратившись таким образом в грозного противника герцога Аквитанского. В общем, подобная дружба прямо противоречила интересам Ричарда как наследника единого государства. Так уже в 1183 году Филипп выступает против Ричарда на стороне Генриха Младшего, а всего за несколько недель до столь бурного проявления дружеских чувств в Берри вторгается в его владения. И Филиппу, по всей видимости, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить герцога, с которым ему уже пришлось познакомиться лично, — «брат» Ричард присутствовал при его коронации и в начале восьмидесятых даже воевал на его стороне — забыть враждебные действия и недружелюбную политику.

Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Филипп. По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов очевидцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько пристальнее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору — этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы невыполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обещания женить, наконец, Ричарда на Алисе, — поражение христианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ричарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзальтированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иерусалим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король совсем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном боевом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантирована. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном расположении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делегацию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявляет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутствовавших он залился при этих словах слезами. Посланники передали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изменил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Филиппу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему выпрошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил — вновь просить о том же, но, видя, как встревожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.

Таким образом, первые контакты Ричарда с Филиппом были явно в интересах последнего: несмотря на угрожающие жесты, перспектива открытого военного конфликта с объединенными анжуйскими силами ему вовсе не казалась радужной. И не столь уж удивительно и неожиданно, что в этот момент он стремится увести сына из лагеря отца. Разведав обстановку привычными для себя методами, он моментально оценил ситуацию и понял, что Ричард не колеблясь отстаивает интересы отца и не оказывает на него давления. Последний просит мира для отца, причем рассматривает это как общее дело и не выдвигает никаких собственных условий. Для обеих сторон его посредничество должно было быть в высшей степени полезным и желанным — вздох облегчения пробежал по рядам обоих войск. Не по собственному почину, а исходя из настоятельной потребности как французов, так и анжуйцев в мире, начинает Ричард диалог с Филиппом. Отсюда, однако, не следует, что он упускает случай использовать ситуацию в собственных интересах. Вскоре следует его, по всей вероятности, многонедельный визит в Париж, о котором известно лишь то, что он протекал в необычайно дружеской обстановке.