Первый: Новая история Гагарина и космической гонки - Стивен Уокер
На Колыме Королев провел пять месяцев. Он был истощен и измотан, потерял все зубы от цинги и страдал от проблем с сердцем, которые продолжали мучить его и в последующие десятилетия. Он очень редко говорил о пережитом в лагере, но его дочь Наталья вспоминала, что он всегда хранил свою алюминиевую кружку с нацарапанной гвоздем на ручке фамилией. Он продолжал твердить о своей невиновности и даже писал Сталину, но не получал ответа. В конечном итоге оказалось, что его таланты достаточно ценны для государства и у него по-прежнему были защитники. В результате обращения одного из самых знаменитых в СССР летчиков Михаила Громова к Лаврентию Берии, шефу НКВД, Королева перевели в совершенно иное и чисто советское исправительное учреждение, известное как шарашка – менее строгую тюрьму, где талантливые инженеры могли работать на благо государства. Позже НКВД перевел его в другую шарашку, занимавшуюся конструированием ракетных двигателей. В июле 1944 года 35 заключенных инженеров этой шарашки, включая и Королева, освободили. Одним из освобожденных был человек, дававший показания против Королева, – Валентин Глушко. Теперь он стал руководителем Королева в новом бюро, которое занималось разработкой ракет для военных. Их мучительные, а иногда и открыто враждебные отношения определенно оказали влияние на будущую советскую космическую программу. Как бы то ни было, Королев наконец оказался на свободе.
Тюремная жизнь едва не сгубила Королева, однако она позволила приобрести качества, которые в будущем помогли ему добиться поразительных успехов. Уроки выживания тоже дали немало, хотя цена их была ужасна. В заключении Королев научился при необходимости идти на компромисс, использовать других людей, а иногда и обманывать, чтобы добиться своего. Он научился прагматичности и политике. Андрей Сахаров, участвовавший в разработке ядерных боеголовок для ракет Королева, однажды назвал его «блестящим»[157], но также «хитрым, безжалостным и циничным» в преследовании своих целей. Без этих качеств его цели, несомненно, не были бы достигнуты. Но, пожалуй, в первую очередь Королев усвоил, что система, которая однажды отняла у него свободу, сломала челюсть и чуть не разрушила его тело и разум, вполне способна сделать это вновь. Еще один современник Королева, работавший вместе с ним, – Иосиф Гительзон – дал мировоззрению Королева, позволявшему ему служить этой системе сперва под началом Сталина, а затем под началом менее репрессивного Хрущева, характеристику, которую можно применить почти к любому советскому гражданину того времени, если не к любому подданному любого тоталитарного государства:
Мы в те дни погружались в своего рода добровольную шизофрению[158]. Берешь свою душу и делишь ее на две независимые части. Можно научиться жить в одной части своей души, а правду держать в другой. Эти половинки души могут полностью отрицать друг друга, при этом каждая остается внутренне логичной… Правдивую часть можно раскрыть лишь перед своей семьей и очень небольшим числом близких друзей.
Возможно, и в этом отношении уместна параллель с фон Брауном, у которого имелись собственные моральные компромиссы, но фон Брауна это завело намного дальше простого двоемыслия и поставило на грань реальных преступлений против человечности. Про Королева такого сказать нельзя.
Эти тяжело давшиеся уроки помогли Королеву достичь высот, начиная со строительства копий ракет V-2 фон Брауна в Германии сразу после войны в сотрудничестве с немецкими инженерами, оказавшимися вольно или невольно на советской стороне. Затем он стремительно поднялся по карьерной лестнице и к концу 1950-х годов стал главным конструктором и главой Совета главных конструкторов в советской программе разработки стратегических ракет. Теперь уже Королев был руководителем Глушко. За эти годы на его счету появилась целая серия все более внушительных баллистических ракет: Р-2 в 1950 году имела вдвое большую дальность полета, чем V-2; Р-5 в 1953 году могла поражать цели на расстоянии 1200 км; наконец, Р-7 в 1957 году стала первой в мире межконтинентальной баллистической ракетой и потенциальным носителем спутников и кораблей «Восток». Он оставил след в душе каждого, кто работал под его началом, да и в душе политических и военных руководителей тоже. Его харизматичное воздействие некоторые современники называли «титаническим». Отчасти оно формировалось на физическом уровне: мощная шея, крупная голова, широкий лоб и, конечно, те самые завораживающие глаза. «Живые карие глаза, – вспоминал Борис Черток, инженер-ракетчик, познакомившийся с Королевым в Германии, – которыми он очень пристально вглядывается в тебя, словно желая лучше разглядеть, с кем имеет дело»[159]. Королев обладал почти нечеловеческой энергией. Он работал весь день и еще полночи и требовал того же от всех вокруг. Эта энергия проявлялась во всех аспектах его жизни, даже в любви к быстрым машинам – еще одна общая черта с фон Брауном. Королев носился на большом черном немецком автомобиле марки Opel с головокружительной скоростью. Было такое ощущение, что он пытается наверстать потерянное время. Олег Ивановский, ставший впоследствии одним из его самых доверенных инженеров, впервые увидел Королева в 1947 году:
Вахтер торопливо открыл тяжелые ворота. Трофейный темно-вишневый Horch вихрем пронесся мимо нас. Я успел заметить только бледное лицо, коричневую кожаную куртку, руки на баранке руля… «Кто это?» – «Главный, Король, он по-другому не ездит»[160].
Эта энергия сочеталась с поистине ужасающей вспыльчивостью, особенно когда подчиненные проявляли небрежность или не хотели брать на себя ответственность за ошибки. «Королевские "разгоны" стали легендой, – вспоминал один потрясенный свидетель, – делал он это мастерски»[161]. Но приступы ярости никогда не продолжались долго, и он редко выполнял свои угрозы выкинуть негодников из программы, чтобы они делали, по его словам, «унитазы или сковородки»[162]. В легенду, надо отметить, вошли не только приступы ярости Королева, но и его доброта. Во время командировок в Ленинград он часто давал своим спутникам свободное время, лично водил их на экскурсии по Эрмитажу и неожиданно раскрывался как большой любитель живописи. Инженерам, у которых серьезно болели или умирали родители, Королев организовывал место в самолете или предоставлял им свой личный транспорт. Судя по всему, он внушал и страх, и обожание одновременно. Нередко он заглядывал в столовую для персонала, держался неофициально и одобрял открытые и живые дискуссии между сотрудниками. Некоторые обращали внимание на то, что он быстро ест, а доев, подчищает тарелку кусочком хлеба, собирая каждую крошку, как когда-то в ГУЛАГе.
Хотя энергия Королева, на взгляд окружающих, в эти годы не ослабевала, вред, нанесенный его здоровью в ГУЛАГе, никуда не исчез. Проблемы с сердцем усугублялись, хотя он и держал их при себе. В те времена он испытывал не только физические страдания. Брак с Ксенией распался в конце 1940-х годов, когда Королев влюбился в гораздо более молодую женщину, которая в 1949 году стала его второй женой. Нина Котенкова владела английским, и Королев принял ее на работу в качестве переводчицы: она должна была знакомить его с последними американскими научными журналами. Нина продолжала делать это и в браке. Если фон Браун мог только догадываться, чем занимается его анонимный соперник в России, то Королев мог попросить, чтобы жена почитала ему американскую прессу о фон Брауне. Только Нине Королев мог изливать сомнения, мучившие его душу, и он делал это в многочисленных нежных письмах, особенно в тревожный период перед ракетными пусками. Для первой жены Ксении, которая хранила верность Королеву в годы заключения и одна воспитывала их дочь Наталью, это был страшный удар. Она так и не простила его и запретила дочери видеться с отцом, если с ним была Нина.
