Елена Капица - Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма

«28 января 1929 г., Париж

…Что это ты меня так заторопила, визы мне до сих пор не прислали, так что раньше 10 дней к тебе не приеду. Пришлю тебе телеграмму, а пока сиди спокойно. <…> Напиши мне, могу ли я выписать на мое имя „Последние новости“ на три месяца или вас, советских граждан, это скомпрометирует…»

Анна Алексеевна так торопила Елизавету Дмитриевну с приездом, потому что присутствие матери давало ей возможность отлучаться надолго из дома и больше времени проводить с Петром Леонидовичем. Из письма Елизаветы Дмитриевны Ольге Иеронимовне:

«21 апреля 1929 г., Кембридж

…Давно собиралась написать Вам подробно о маленьком Сереже. Думаю, родители не достаточно пишут вам о нем. Я с ним в большой дружбе. Месяца полтора, как он переселился в мою комнату. (Далее следует подробнейшее описание распорядка дня, внешности и привычек внука — Е. К.). <…> Аня с Петей очень хорошо проехались на Пасхальные каникулы. Ездили на своем автомобиле, который только что отдавали в починку, и он отлично им служил. Пожили у моря, потом в гористой местности, очень много гуляли, и Петя очень хорошо отдохнул. Сегодня воскресенье и их нет дома. Они в пятницу поехали в Лондон и сегодня вечером хотели вернуться. Поехали повидаться со знакомыми, и хотелось побывать в театре, да и купить кое-что в Лондоне. Хорошо, что Петя отдохнул за 10-дневную поездку, он хоть и взял книги, но не занимался, а гулял и отдыхал. Они все так же дружны, как и прежде, и я рада за них. <…> Я на днях возвращаюсь в Париж…»

«30 апреля 1929 г., Париж

Дорогая Анюточка, доехала прекрасно.<…> Мария Ивановна меня встретила…»

«16 мая 1929 г., Париж

…Как я рада, что nurse хорошая, и ее полюбил Сереженька. Как бы я хотела видеть его бегающим. Я очень рада, что ты пишешь [портрет] хотя бы Синельникова, лучше бы Петю, и что ходишь в библиотеку. <…> Ищем себе летнее пристанище с Марией Ивановной. А у вас этот вопрос остается открытым? <…> Инна Владимировна[41] со слов некоторых крупных промышленников-евреев из Польши, которые ведут дела с Россией, говорит, что дела в России очень плохи и евреи больше не будут поддерживать большевиков…»

«23 мая 1929 г., Париж

…Приехали сюда Ольденбурги и хотели меня видеть, я передала, что приду, куда они ни захотят, но так и не было от них ничего…»

«7 июня 1929 г., Жаржо

…Мы уже на даче. Здесь очень хорошо. Старинный домик в очень хорошем, немного запущенном помещичьем саду, а домик очень живописный, со старинной мебелью, огромным камином, где можно изжарить теленка, да и крючок для этого повешен. У нас три комнаты и кухня, кругом розы всех цветов…»

«11 июня 1929 г., Жаржо

Дорогая Анюточка, сейчас получила твое письмо, оно очень огорчило меня. Я так надеялась, что с няней у тебя наладилось и все пойдет хорошо, и вдруг такая история. Что Сережа выпал из коляски, так этого я давно боялась. <…> Из твоего письма неясно, какие недостатки имеет няня, недостатки, из-за которых ей надо отказать. Ты пишешь, что резко сделала ей замечание. Конечно, это не следует делать. Ведь человек, находящийся в подчинении, очень чувствителен, и его нужно щадить. Это не значит, что не надо ничего замечать, надо, но говорить спокойно, обсудить с ней вместе все недоразумения. Ты спрашиваешь, как поступить, отказать няне сейчас или ждать разрешения вопроса о вашем отъезде. Я не знаю, настолько ли она плоха, чтобы ей отказывать. <…> Главный вопрос, конечно, заключается в том, поедете ли вы в Россию. <…>

Итак, у вас еще нет решения насчет России. Что мне сказать об этом. Оттуда приходят очень тяжелые известия. Расстрел Мекка, Пальчинского и Величко без суда (да хотя бы и с судом, что он значит теперь, когда „надо защищать революцию“) произвел удручающее впечатление. Все, кто знал этих людей, знал, что они работают в советской России не за страх, а за совесть. Были они большие специалисты и отдавали все свое знание делу восстановления России, а их обвинили в разрушении дела, в котором они работали. Конечно, такие, ничего не видящие, как Ваня О[бреимов] или Синельников, этому поверят, таких много в России. Папа твой так же работает честно, как и они, но и его то же может постигнуть, что он мне не раз и говорил и чего я всегда боюсь. Ведь расстрелы Мекка и др. есть маскирование общих неурядиц в большевистском правительстве. Надо отвлечь внимание народа от собственных неудач правительства и направить его на воображаемого врага. Это и прежде практиковалось, но теперь уже очень жестоко и бесцеремонно.

Зная все это про Россию, да и то, что вы узнали, могу ли я одобрить ваш план поездки. Никакие деньги не оплатят вам то, что может произойти. Если не Петю задержат, а это вполне возможно, то тебя могут оставить как бывшую белую. Главное, им хочется Петю перетянуть к себе. Да что мне говорить, вы сами все знаете и видите. Я бы считала, что не надо тянуть, а благовидно отказаться от поездки. Ведь у Пети постройка начнется в Кембридже, вот и предлог. Как бы вы ни решили, я не отказываюсь взять Сережу. <…>

Ты пишешь о своем характере, что он ухудшается. Знаю, что очень трудно бороться со своим характером, но если это сознаешь, то есть что надо его побеждать, если сознаешь, что несправедлива, несдержанна и т. д., то это уже первый шаг, и тут не надо отступать. Но дорога тут для каждого своя. Одно только есть правило для всех: не говорить в минуту раздражения, а переждать и успокоиться раньше. <…> Мне помогает побеждать себя вера. Я как бы прозрела и ясно увидела свои недостатки и благодаря этому снисходительно отношусь к другим, потому что искренне считаю их лучше. Надо выработать в себе доброжелательность к людям, и тогда будет легче. <…> Ведь когда любишь, то все легко. Но любить всех непосильно. Таких, как Варвара Павловна Кузьмина, мало. Но доброжелательно относиться ко всем без предвзятости можно, поработав над собой. Я шутя хотела спросить тебя в прошлом письме, не обижаешь ли ты Петю, а ты как бы мне отвечаешь, говоря о своем характере. Да, дорогая моя девочка, береги Петю и Сережу. Ты в семье средоточие мира, любви и счастья. Всё от тебя зависит. Я так хочу, чтобы вы были счастливы. Тебе надо серьезно заниматься наукой, а то, когда разленишься, все в жизни пойдет плохо.

<…> Социальное правительство здесь никого не удивило и не напугало, ведь у него весьма умеренный тон. Дай Бог, чтоб им удалось уменьшить безработицу, лишь бы с коммунистами не связывались. Россию-то они в первую главу признают, лишь бы сами большевики себе не напакостили, как всегда…»