Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Лидия Марковна Яновская
Но в тетради «про…» оборвано не после буквы о, а чуть дальше: после о видно начало следующей буквы — петелька внизу строки, с какой Булгаков мог начать м, л, даже я. То есть никак не «протянул». Может быть, «промычал»?
В этом же отрывке Пилат, резко двинув рукой, задел чашу с вином и «расхлопал… вдребезги».
Что «расхлопал» Пилат? М. О. Чудакова прочитывает: «расхлопал[ось]» вино. Хотя, вероятнее, глагол «расхлопал» относится не к вину, а к сосуду, содержащему вино: «расхлопал…» — чашу? Ср. в «Белой гвардии»: «У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки осталось».
В той же строке, далее: «расхлопал… вдребезги и руки…» — М. О. Чудакова читает так: «вдребезги, и руки [Пилата обагрились?]» — правда, на этот раз помечая вставку сомневающимся вопросительным знаком.
Но после слова «руки» я вижу в тексте неполностью уцелевшую букву, более всего похожую на з в булгаковском написании. Может быть, залил?.. забрызгал?.. запятнал?.. Во всяком случае, ни слова «Пилат», ни слова «обагрились» здесь нет.
Еще более сомнительна «реконструкция» этих нескольких строк в целом. В подлиннике они выглядят так:
Впервые в жизн…
я видел как надме…
Пилат не сумел сде…
жать себя.
Резко двинул рукой,
нул чашу с ордин…
при этом расхлопал…
вдребезги и руки…
— Ага-а… — про…
Берлиоз, с величай…
интересом слушая
рассказ.
Здесь более половины листа оторвано по вертикали, и тем не менее текст, как видит читатель, прочитывается легко: «в жизни», «надменный», «сдержать»; «ордин…» — вероятнее всего, означает «ординарное вино» (Л. Е. Белозерская рассказывала, что Булгаков очень любил ординарное вино, vin ordinaire; не удивительно, что в первой редакции романа, задолго до «Фалерно» или «Цекубы», его Пилат пил это вино); «с величайшим» и т. д. Для полного понимания отрывка не хватает нескольких слов — двух, трех…
Но М. О. Чудакова, восстанавливая этот текст, вводит не несколько, а много слов: «Впервые в жизни [и в тот… день]» — причем после «тот» еще отточие, означающее, что реконструктору хотелось бы ввести еще какое-нибудь слово, но пока не придумалось, какое.
«…я видел, как надме[нный прокуратор] Пилат…»
«[Вино] при этом расхлопал[ось по полу, чаша разбилась] вдребезги…»
Обилие вводимых слов М. О. Чудакова поясняет тем, что «при реконструкции каждой строчки всегда учитывалось возможное число букв на строке, связанное с особенностями почерка» («Записки отдела рукописей», с. 65). Иначе говоря, слова вставлялись потому, что для них на строке есть место — просто в качестве балласта.
Но ведь почему-то этот текст читается и без введенных реконструктором слов? А что если автор пренебрег «возможным числом букв» и по какой-то причине целый ряд строк не дописал до края страницы? Могло это быть или не могло? А если могло быть, то по какой причине?
По случайности текст этой страницы, вот в таком виде, как я привела его здесь, столбиком, был выписан в моей рабочей тетради еще в 60-е годы. И насильственное удлинение хорошо знакомых строк реконструктором, в распоряжении которого были недоступные мне теперь рукописи, вызывало тягостное недоумение. Пожалуй, жажда разобраться в этой загадке и вызвала ту яростную вспышку исследовательской страсти, которая одна могла пробить такую крепость, как двери отдела рукописей в конце непробиваемых 70-х годов, и я получила то самое, на шесть часов, с 10 до 16, свидание с первыми тетрадями «Мастера и Маргариты».
Лист 33-й, на котором находятся приведенные строки, по-прежнему хранил свою тайну. Разгадка раскрылась дальше — на обороте 62-го листа.
Здесь, на обороте 62-го листа, страница оказалась разграфленной вертикальной чертой. Понимаете? Карандашная черта делит лист по вертикали примерно пополам, и справа оставлено широкое поле — как бы для выписок; выписок, правда, нет, поле оставлено чистым; а слева идет текст… Что это значит? А то, что и лист 33-й был так же разделен пополам и Булгаков писал только на левой его половине.
Подсчитывать «число букв», которые могли бы поместиться на строке, если бы писатель, как добросовестный школьник, дописал каждую строку до конца?.. Подбирать слова, которые мог бы написать, но так никогда и не написал Булгаков?..
Я остановилась лишь на нескольких строках из трехсот страниц «восстановленного» текста. Довольно?
Но вернемся к последовательности редакций.
Редакция вторая
Границы между редакциями этого главного романа Михаила Булгакова чаще всего размыты. Изменения накапливаются по мере продвижения от начала каждой редакции к ее концу, возникают противоречия между концом и началом одной и той же редакции.
Замысел отложен, но отзвуки его еще отражаются в последующих записях; появляются уточненные планы, любимое булгаковское выражение «Разметка глав»; наброски, пробы, какие-то подготовительные моменты предшествуют решительному возвращению к роману и началу его новой редакции.
К уничтоженному в 1930 году замыслу писатель пытается через год — в начале 1931 года. Об этом — в сохранившемся черновике адресованного Сталину письма с просьбой об отпуске за границу (было ли отправлено и получено это письмо, мне неизвестно):
«Сообщаю, что после полутора лет моего молчания с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы, что замыслы эти широки и сильны, и я прошу Правительство дать мне возможность их выполнить».
И далее, там же:
«А по ночам стал писать.
Но надорвался». (30 мая 1931.)[16].
Следы попыток к роману — две черновые тетради, помеченные 1931 годом. Обе начинаются с главы «Дело было в Грибоедове». Это варианты страниц первой редакции. Думаю, пересказывая, уточняя, редактируя главы практически решенные, писатель профессионально готовит себя к всплескам нового вдохновения. Он входит в ритмы романа, который — еще немного! — поведет его сам.
И вот оно — загорающееся «с неудержимой силой» предвестие поворотов в романе. В конце одной из тетрадей — совсем не теми чернилами, которыми исписана вся тетрадь, другими, зелеными, расплывающимися — три слова: «Маргарита заговорила страстно…» Вслушайтесь, как раскаталось это р… В роман входит Маргарита…
И в конце другой тетради — вероятно, почти одновременно, параллельно, те же расплывающиеся на плохой бумаге чернила: «Помоги, Господи, кончить роман». А затем три странички стремительных набросков — прорыв в будущее романа.
Здесь и Бегемот, и Фагот, и прощальный их свист на Воробьевых горах, свист, от которого берег сползает в реку. И Маргарита («Нет, нет, — счастливо вскрикнула Маргарита, — пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!»). И прозрачный абрис героя — некто «я»: «- Вы не возражаете? — вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне».
Наброски озаглавлены так: «Полет Воланда». Но описания полета здесь
