Хэди Фрид - Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно

— Смотрите, зеленые листья, — сказала я и вынула веточку.

Они смотрели с сомнением, как бы не веря своим глазам. Все хотели дотронуться до листьев.

— Настоящие листья!

— Какая прелесть!

— Можно мне подержать веточку?

— Неужели там действительно есть деревья?

— Как ты ее достала?

— Можно мне листочек?

— Ты можешь достать еще?

— Дай мне погладить листок.

— Там много деревьев?

— Какие там деревья?

Вопрос следовал за вопросом. Девушки не дожидались, ответа. Они поочередно держали веточку, гладили листья, прижимали их к лицу, чтобы ощутить их ласковое прикосновение. Когда каждая потрогала веточку, я положила ее под свой матрац. Я хотела засушить ее, чтобы сохранить как можно дольше. Я буду вынимать ее каждый вечер и вспоминать о том, что за пределами лагеря существует жизнь. Ложась спать, я впервые с радостью предвкушала следующий день. Я думала о том, что опять увижу дерево, и уснула почти счастливая.

На следующее утро я проснулась с тем же ощущением счастья и поспешила на перекличку. Но в этот день не потребовалось дополнительной рабочей силы.

Только через два дня пришли эсэсовцы и потребовали двух добровольцев. Мы с Ольгой вызвались, но, к сожалению, нас повели в другом направлении.

Мы пришли в другой лагерь. Он был пуст. Повсюду чудились привидения. Людей нигде не видно, только пустые бараки. Перед одним из бараков лежали окоченевшие женские трупы. Нам было приказано погрузить их на телегу и отвезти за несколько сот метров к другому бараку. Там мы должны были разгрузить телегу и уложить трупы на стол. Мы с Ольгой поднимали трупы, она за руки, а я за ноги. Поднимая, мы смотрели на них, но ничего не чувствовали.

Иногда мы говорили: «какая молодая»… или «эта не такая молодая» или «эта совсем старая». Когда мы закончили свою работу, нам выдали по тарелке супа и отвели обратно в блок.

Девушки, ожидавшие, что мы опять принесем березовые листья, были разочарованы, увидев наши усталые и пустые лица. Нам нечего было рассказывать и хотелось только поскорее лечь. Как всегда, мы быстро уснули.

Каждую ночь сразу после переклички мы старались уснуть. Мы сидели на нарах в каком-то оцепенении и все больше теряли способность разговаривать друг с другом.

Однажды я проснулась со странным ощущением, которое не могла понять. В горле стояли слезы, но что-то мешало им пролиться. Какое-то новое чувство. Может быть, радость? Нет, грустное событие. Сегодня день моего рождения. Мне исполнилось двадцать лет. Рубеж, к которому я так стремилась. Но теперь этот день меня не радовал, а только вызывал слезы. Я вспомнила прежние дни рождения, когда, проснувшись, я получала горячий шоколад в постель, и цветы, и подарки. Вместо песни я теперь услышала грубый голос женщины из СС. «Раус, раус, вставайте поживее, свиньи. Марш на перекличку». Я выбежала, боясь удара резиновой дубинкой.

Ливи уже встала. Она подошла и обняла меня.

— Желаю тебе много счастливых лет. Поздравляю, — сказала она.

— Спасибо. — Не так я себе представляла свой двадцатый день рождения.

— Мы дважды отпразднуем твой день рождения дома, когда тебе исполнится двадцать один, чтобы компенсировать этот день. Может быть, папа наконец подарит тебе велосипед. А вот подарок от меня. — Она отдала мне свое самое дорогое достояние — свою зубную щетку, которую ей удалось пронести в лагерь. — Она твоя, — добавила Ливи, видя мое изумление.

Я была тронута. Ливи так гордилась своими зубами — она, бывало, часами чистила зубы, чтобы они были белыми. Сестра рисковала жестоким наказанием за то, что спрятала зубную щетку, а теперь отдавала ее мне. Со слезами на глазах я обняла ее.

— Почему ты опять плачешь? Разве ты не счастлива?

— Конечно, я счастлива. Я плачу от счастья. Я так благодарна, что могу быть с тобой.

Мы направились к уборной. К нам присоединилась Магда.

— С днем рождения, — сказала она и протянула мне кусок коричневой оберточной бумаги, размером не больше половины ее ладони.

— Бумага, — проговорила я. — Это мне? Правда? — Я смотрела на клочок бумаги и гадала, где она могла ее достать. Такой роскоши просто не существовало в лагере. Бумага для уборной. Какое имело значение, что она жесткая и крохотная. Это все же была бумага.

— Это лучший подарок ко дню рождения, который я когда-либо получала. Никогда не забуду. — Неожиданно стало радостно, что у меня день рождения. С подарками. Обо мне все же вспомнили.

Ночью у меня начался понос. Было совершенно темно, и я разбудила Дору. Я боялась идти одна к параше. Осторожно, чтобы не разбудить других, мы спустились с нар и на цыпочках прошли к двери. Она была заперта, а охранница спала в будке рядом. Мы разбудили ее, она нас выпустила, выругавшись спросонья. Снаружи было также темно. Мы ощупью добрались до навеса, и я присела на край бочки. У меня были колики, и это продолжалось долго. Дора ждала меня, дрожа от ночного холода. Мы не решались разговаривать. Внезапно тишину нарушил пронзительный вой сирены. Я знала, что во время воздушной тревоги никому не разрешалось выходить из помещения и что нужно поскорее вернуться, чтобы избежать наказания, но неосторожное движение привело к тому, что я очутилась наполовину в бочке. Дора давилась смехом, помогая мне выбраться.

— Ты помнишь сказку про девочку, которая упала в навоз, а он потом превратился в золото? Возможно, завтра ты будешь покрыта золотом.

У меня не было желания смеяться. Что делать? У меня не было смены одежды, и ночь была холодная. Мы вернулись в блок, и охранница зажала нос, когда мы открыли дверь. В эту ночь дежурила Аня, одна из немногих, кто проявлял иногда человеческие чувства. Мне не пришлось объясняться. Она зашла в свою комнату и вынесла мне рубашку, чтобы переодеться, и тряпку, чтобы вытереться. Вонь не исчезла и после того, как я сняла свою одежду, и я не посмела лечь со всеми. Я улеглась на полу и скорчилась в ожидании подъема.

Я пробовала вести счет дням, но это было нелегко. Каждый день походил на другой. Однажды я с удивлением заметила, что у меня начались месячные. Я отправилась к «блоковой» и попросила у нее гигиеническую салфетку. Давая салфетку, «блоковая» успокоила меня, что с этой проблемой я сталкиваюсь последний раз. В лагере ни у кого не бывает менструаций.

— Почему так?

— Кто знает? Может быть, потому, что мы перестали быть женщинами?

— Как же это возможно? Они вам делали уколы?

— Нет, но я думаю, что они кладут что-то в хлеб или в суп — что прекращает менструации.

— Но тогда мы станем бесплодными. У нас никогда не будет детей?