Михаил Штейн - Ульяновы и Ленины. Тайны родословной Вождя

Также опровергая утверждение Шуба, что фамилию Бланк носили только евреи, А.М. Бургина опубликовала в нью-йоркской ежедневной газете «Новое русское слово» письмо, где привела ряд конкретных примеров обратного[173].

В продолжение дискуссии Н. Валентинов в мае 1961 г. опубликовал свои возражения Шубу по поводу одесского и еврейского происхождения А.Д. Бланка в статье «Еще о Ленине и его предках» на страницах «Социалистического вестника»[174].

Как бы обобщая дискуссию в своей книге «Жизнь Ленина», Л. Фишер писал: «Националистическое содержание коммунизма требует того, чтобы Ленин изображался этнически чистым великороссом». И далее подчеркивал, что факт «о наличии нерусских предков оставался скрытым от всех, за исключением самых любопытных». Фишер сделал вывод, что, несмотря на отсутствие достоверных сведений в советской печати на эту тему, соответствующие документы имеются в закрытых русских архивах, но большевики сочли нужным, чтобы они не увидели света[175].

И документы действительно имелись в ленинградских и житомирских архивах, в том числе и не выявленные во время изъятий 20-х и 60-х годов. В ИМЯ при ЦК КПСС считали, что их нет, потому что быть их не должно. Это и дало возможность «самым любопытным» и не зараженным бациллами шовинизма проникнуть в тайну, тщательно скрываемую от советского народа и мира в целом.

Глава 5. СУДЬБА АЛЕКСАНДРА БЛАНКА

1. ГИБЕЛЬ БРАТА

В 1829 г. страшная болезнь — холера — перешла границы России. Но только 14 июня 1831 г. она появилась в Петербурге, о чем жителям поведал со страниц «Санкт-Петербургских ведомостей» военный генерал-губернатор П.К. Эссен.

«При первом известии о появлении холеры в Риге и в некоторых городах приволжских, — писал он, — приняты были все меры к ограждению здешней столицы от внесения сей болезни: по всем дорогам, ведущим из мест зараженных и сомнительных (равномерно и в Кронштадте), учреждены были карантинные заставы… Несмотря на все… предосторожности, холера, по некоторым признакам, проникла в С.-Петербург…

На прибывшем сюда из Вытегры 28-го минувшего мая судне, называемом соймою, заболел 14-го сего июня вытегорский мещанин. Признаки его болезни были сходны с холерою, но при медицинском пособии он получил облегчение.

Того же числа, в 4-м часу утра, в Рождественской части, в доме купца Богатова, работник живописного мастера подвергся всем признакам холеры и в 7 часов пополудни умер.

16-го числа заболели сими же припадками в частях: Рождественской — будочник, Литейной — ремесленник, 2-й Адмиралтейской— маркер и в Артиллерийской госпитали — школьник, из коих первые двое сегодня померли; вновь же заболели: в Московской части — 1 и в Литейной — 1, — так что на сей день больных с признаками холеры осталось 4, из них 3 надежных к выздоровлению.

При сем случае начальство столицы долгом поставляет свидетельствовать, что употребленные при поданий помощи сим больным полицейские и медицинские чиновники поступали с примерным усердием и, можно сказать, с самоотвержением.

Вот все, что до ныне известно в сем отношении. Благомыслящие жители столицы могут быть уверены, что правительство принимает все меры и средства к устранению и прекращению сего бедствия…»[176]

Генерал П.К. Эссен не погрешил против истины. В грязном, тесном и смрадном Сенном переулке, получившим впоследствии название Телячьего, а затем Таирова (ныне пер. Бринько, 2), в доме, принадлежащем самому купцу Таирову, была устроена Центральная холерная больница. Аналогичные больницы были устроены и в других районах города. В них полиция свозила заболевших. Свозила насильно, против их воли и желания, так как больные были твердо уверены, что никакой помощи им оказано не будет и их везут в больницу просто умирать. Смертность действительно росла катастрофическими темпами. И такими же темпами росли слухи об отраве со стороны поляков или других революционеров.

Если обезумевшая толпа обнаруживала у проходящего по улице человека скляночку с раствором хлористой соды или уксусом, которым он протирал, в соответствии с рекомендацией врачей, руки, или сухую хлористую известь, зашитую в полотняную сумочку, то его, в доказательство того, что это не яд, заставляли выпивать раствор и проглатывать порошок.

Прав оказался П.А. Вяземский, который записал в своем дневнике 31 октября 1830 г., за восемь месяцев до описываемых событий: «Любопытно изучать наш народ в таких кризисах. Недоверчивость к правительству, недоверчивость совершенной неволи к воле «всемогущей» сказывается здесь решительно. Даже и «наказания божии» почитает она наказаниями власти. Во всех своих страданиях она так привыкла чувствовать на себе руку владыки, что и тогда, когда тяготеет на народе десница вышнего, она ищет около себя или поближе над собою виновников напасти… То говорят они, что народ хватают насильно и тащат в больницы, чтобы морить, что одну женщину купеческую взяли таким образом, дали ей лекарство, она его вырвала, дали еще, она тоже, наконец прогнали из больницы, говоря, что с нею видно делать нечего: никак не уморишь. То говорят, что на заставах поймали переодетых и с подвязанными бородами, выбежавших из Сибири несчастных 14-го (декабристов. — М.Ш.); то, что убили в Москве В[еликого] к[нязя], который в Петербурге; какого-то немецкого принца, который никогда не приезжал»[177].

Подавляющее большинство простых людей не понимали необходимости осуществлявшихся карантинных мер.

Это наглядно продемонстрировали события 21 июня 1831 г. После обедни во всех церквах Петербурга были устроены крестные ходы — молились от избавления города от холеры. Не успел крестный ход окончиться, как у дома 24 по Лосевой улице (ныне 4-я Советская, участок дома 21), принадлежавшего И.И. Слевищевой, где размещался холерный лазарет, стала собираться толпа. Слышались ругательства в адрес врачей. В окна больницы полетели камни. Только с помощью полиции толпу удалось разогнать к десяти часам вечера.

Вслед за этим произошли подробно описанные в воспоминаниях очевидцев и работах историков волнения на Сенной площади, а также разгром Центральной холерной больницы. Разгром больницы был вызван трагической оплошностью медицинского персонала. В очерке «Холерное кладбище на Куликовом поле» известный писатель и историк П.П. Каратыгин так описывал эту историю. Молодой кучер, живший с женой в Доме своего хозяина-купца по Большой Садовой (ныне Садовой) улице, выехал с ним утром 23 июня 1831 г. Жена кучера осталась дома и, казалось, была совершенно здорова. Но вскоре после отъезда мужа почувствовала себя плохо, и ее, как заболевшую холерой, срочно отвезли в Центральную (или, как тогда говорили, Таировскую) холерную больницу.