Урсула Дойль - Любовные письма великих людей. Женщины

Эмили получила образование в Академии Амхерста, затем провела год в женской семинарии Саут-Хэдли, ныне колледж Маунт-Холиок. В 1848 г., после годичного обучения в семинарии, она вернулась в принадлежащий семье дом, где прожила до конца своих дней. Пределы Амхерста она покидала только во время поездки в Вашингтон, округ Колумбия, в Филадельфию и нескольких путешествий в Бостон. Писать стихи Эмили начала в двадцать с небольшим лет, находя для этого время в промежутках между выполнением домашних обязанностей.

Отдаление Эмили Дикинсон от всего мира, кроме близких родственников, происходило постепенно, но совпало с самым продуктивным периодом ее творчества, пришедшимся на начало 60-х гг. Ее самым влиятельным литературным наставником был писатель и сторонник радикальных взглядов Томас Уэнтуорт Хиггинсон. После того как в 1862 г. он опубликовал в журнале Atlantic статью с советами для молодых писателей, Эмили написала ему и приложила несколько своих стихов. Он оказал ей поддержку (хотя и был слегка смущен своеобразным стилем Эмили), и они продолжали переписываться на протяжении всей ее жизни, хотя встретились лишь однажды в 1870 г. в Амхерсте.

Наиболее близкие отношения Эмили Дикинсон поддерживала с Сюзан Гилберт, с которой познакомилась еще девочкой в Академии Амхерста и которой написала более трехсот писем. В 1856 г., после четырехлетнего периода ухаживаний, Сюзан вышла замуж за брата Эмили, Остина. Супруги построили дом по соседству. Брак оказался неудачным, но супруги прожили вместе до самой смерти Эмили.

О жизни в Амхерсте повествуют наброски биографии, оставленные Эмили Дикинсон, которые стали благодатной почвой для неуместных догадок и поверхностного психоанализа. Споров не вызывает лишь то, что уединенная жизнь дала Эмили возможность написать почти 1800 стихотворений. Лишь несколько из них были опубликованы при ее жизни, однако они в конце концов изменили представления людей о поэзии.

После смерти Эмили в 1886 г. в ее комнате нашли более сорока «выпусков» – рукописных томиков стихов, которые Эмили сама составляла и сшивала. Отдельные подборки были опубликованы (в том числе под редакцией Томаса Уэнтуорта Хиггинсона) в 1890–1935 гг., однако большинство стихов подверглось радикальной переработке в соответствии с бытующими в то время представлениями о том, какой должна быть поэзия. Лишь в 1955 г. в свет вышел сборник под названием «Стихи Эмили Дикинсон» под редакцией Томаса Х. Джонсона. В них был восстановлен принципиально особый синтаксис, прием использования заглавных букв и пунктуация, свойственные Эмили Дикинсон. Ее истинный талант наконец открылся широкой публике.

Эмили Дикинсон – Сюзан Гилберт (Дикинсон)

(6 февраля 1852 года)

Ты позволишь мне прийти, милая Сюзи, в том виде, в каком я есть: в запачканном и поношенном платье, в огромном старом переднике, с волосами… О, Сюзи, время не дает мне подробно описывать свою внешность, но я люблю тебя так же горячо, как любила бы, если бы была безупречна. Так что тебе за дело, правда? Я так рада, милая Сюзи, что наши сердца всегда так чисты, незапятнанны, прелестны, что их незачем стыдиться. Сегодня утром я старательно трудилась. Мне следовало бы работать и сейчас, но я не могу отказать себе в роскоши побыть минутку-другую с тобой.

Посуда может подождать, дорогая Сюзи, неубранный стол никуда не убежит – они-то всегда со мной, а ты не всегда. Да ведь у Христа множество святых, Сюзи, а у меня всего несколько. Но Сюзи ангелы не получат, нет-нет!

Винни увлеклась шитьем, как швея из романа, и я уже жду, что у дверей появится какой-нибудь рыцарь, объявит себя ничтожеством пред ее лицом и отдаст ей руку и сердце как свое единственное имущество, достойное того, чтобы отдать его.

Сегодня мы с Винни говорили о старости. Винни считает, что двадцать – опасный возраст, а я говорю, что мне нет дела, молода я или нет, да пусть будет хоть тридцать и ты, и больше ничего не нужно. Винни посочувствовала моему «жухлому и желтому листу», и я снова взялась за работу. Дорогая Сюзи, сообщи, как думаешь ты, не правда ли, бывают в жизни дни, когда старость не кажется столь печальной…

Этим утром я чувствую себя серой и унылой и думаю, что было бы утешением иметь писклявый голос, надорванную спину и пугать младенцев. Но ты не убегай, голубка Сюзи, я не причиню тебе вреда, я люблю тебя так нежно, что мне страшно.

О, моя дорогая, как долго тебя нет со мной, как я устала ждать и высматривать и звать тебя. Иногда я закрываю глаза и закрываю сердце для тебя, изо всех сил пытаюсь забыть, чтобы не печалиться, но ты не уходишь, о, нет, и никогда не уйдешь – одно только слово, Сюзи, еще одно обещание, и я слабо улыбнусь и снова буду нести свой крестик грустной-грустной разлуки. Какими напрасными кажутся написанные слова, когда знаешь, каково это, насколько это близко и дорого сидеть рядом с тобой, говорить с тобой, слышать твой голос; как трудно «отвергнуться себя и взять крест свой, и следовать за Мною». Дай мне силы, Сюзи, напиши о надежде и любви, и о многотерпеливых сердцах, и о том, как велика будет награда «нашего Отца небесного». Не знаю, как я вынесу это, когда придет ласковая весна; если она придет, увидит меня и заговорит со мной о тебе, о, это наверняка меня убьет! Пока мороз жмется к окнам, пока весь мир суров и мрачен, сносить разлуку легче; земля тоже скорбит по всем своим птичкам, но, когда они вернутся, она запоет и возрадуется. Боже, что станет со мной? Сюзи, прости меня, забудь все, что я сказала, вели кому-нибудь из милых учениц прочесть кроткий гимн о Вифлееме и Марии, и ты сладко уснешь и будешь видеть мирные сны, словно я и не писала тебе об этих мерзостях. Не обращай внимания на это письмо, Сюзи, я не стану сердиться, если не добьюсь от тебя ничего, ибо я знаю, как ты занята и как мало сил остается к вечеру, чтобы думать и писать. Только пожелай написать мне, лишь иногда вздохни о том, что я так далеко, и этого хватит, Сюзи! Не кажется ли тебе, что мы добры и терпеливы, если отпустили тебя так надолго? И разве мы не считаем тебя чудом, настоящей героиней, ведь ты трудишься для людей, учишь их, покинув свой родной дом? Если мы страдаем и ропщем, не подумай, что мы забыли об отважном патриоте, воюющем на чужбине! Не скорби, Сюзи, будь счастлива и весела, ибо прошло много бесконечных дней с тех пор, как я тебе писала, а уже почти полдень, скоро наступит ночь, и тогда долгое паломничество станет днем короче. Мэтти, умник, то и дело говорит о тебе, моя милая. А теперь оставлю тебя. Хвала тому, кто даровал мне «один краткий час райского блаженства» и вдобавок дарует другой, долгий и большой, когда ему будет угодно. Верни же Сюзи домой! Люблю всегда, вечно и верно!