Нина Воронель - Содом тех лет

«А что они могут подумать?» – наивно спросила я.

«Как что?» – вспыхнула председательница совета, и остальные его члены дружно закивали: «Ужасно! Непристойно! Серебряным жезлом, да еще каждый день!»

Тут до меня дошло, на что они намекают, и я попыталась встать на защиту бедных невинных деток дошкольного возраста: «Да ничего они не подумают – они, небось, еще ничего такого не знают».

«Увы, наши дети знают все!» – мрачно припечатала свой приговор председательница под согласное шуршание морального большинства. Я хотела было возразить, что раз они знают все, то их уже не удастся испортить каким-то иносказательным серебряным жезлом, даже если пронзать их этим жезлом каждый день. Но быстро стало ясно, что спорить с худсоветом не стоит. Я предпочла смириться и изуродовать свою прелестную строфу с помощью серебряного прута, которым мрачный великан каждый день безжалостно порол несчастную принцессу. Таким образом вместо эротических склонностей я поспособствовала развитию в дошкольниках склонностей садо-мазохистских, за что получила огромные деньги, потому что книгу издали миллионным тиражом.

Освоив издательство «Детская литература», я отправилась на завоевание издательства «Малыш» – ведь в те времена только на детские стихи не налагалось тяжкое идеологическое ярмо. Для этого я объединилась со своей школьной подругой Реночкой, ныне прославившейся под звучным именем Рената Муха.

Реночка с юности была гением мгновенных экспромтов. Так однажды, отделяясь от группы соучеников, с наслаждением злословивших обо всех, кто ушел раньше, она потребовала, чтобы они «закрыли за ней рот». Она так и сказала: «Закройте за мной рот!»

С не меньшим блеском она создавала очаровательные разрозненные строчки, типа:

«У лошади было четыре калоши,Две правых – дырявых, две левых хороших».

Выкрикнув их под гром аплодисментов, она замирала в недоумении, не зная, что с этими строчками делать дальше, ибо ей почти никогда не удавалось оформить их в завершенное произведение. Недаром в качестве Ренаты Мухи она прославилась как автор незаконченных четверостиший и даже двустиший. А ведь чтобы не дописать двустишие нужно обладать особым мастерством! Я же, даже не претендуя на реночкин дар искрометных экспромтов, умела доводить их до афористичного конца. Например, стихотворение о калошах я завершила так:

«И левые две неустанно гордились,Что правые две никуда не годились,И правым твердили со всей прямотой:Не вам бы хвалиться своей правотой!»

Как-то на взлете вдохновения Реночка сочинила:

«Однажды на пляже случилась пропажаУ краба украли жабры,А краб заподозрил желтую жабуИ подал на жабу жалобу.Все знали, что жаба что-то жевала,Все знали, что жаба – жадина…»

Получалось нечто восхитительное, но тут, как назло, вдохновение Реночку покинуло. А в ту эпоху смелость редакторов еще не достигла такого накала, чтобы печатать незавершенные вирши, даже прелестные, и сладостный стишок, жужжа, повис над пропастью забвения. На помощь пришла я – подхватила этот осколок на лету и дописала:

«…Но жаба однако же утверждала,Что жабры вообще не украдены.Когда же был суд, привела эта жабаЦелую дюжину жаб,И доказали они, что у крабаИ отроду не было жабр».

Реночкиного блеска я, конечно, достигнуть не смогла, но довела совместный продукт до кондиции, допускающей его публикацию. И в результате умудрилась протиснуть в издательство «Малыш» тоненькую книжечку таких стишков под названием «Переполох».

Набор персонажей на первой странице был впечатляющий: авторы – Муха и Воронель, художник – Чижиков, редактор – Пчелкина. Был еще кто-то пернатый среди технического персонала, но я позабыла – то ли Жукова, то ли Ласточкина.

Эта победа была удивительной на фоне той продукции, которой гордилось издательство «Малыш». Особенно хороша была книжка-ширмочка, кровожадно оснащенная красными боеголовками ракет над трогательной эмблемой издательства. На крупных страницах в ясной синеве неба недвусмысленно летели по диагонали остро очерченные реактивные бомбардировщики, простертые над идущими по синеве моря грозными авианосцами. Над перископами подводных лодок развевались знамена с серпом и молотом, из-под сени знамен выплескивалось имя автора – Сергей Михалков.

Книжка была разрисована и сконструирована художником-конструктором А. Бесликом – получился картонный складень, из разворотов которого, выруливая на взлетную дорожку, выпрыгивают троекратно меченые красными звездами МИГи. На фюзеляже первого красуется порядковый номер – 50, чуть-чуть поодаль уже взлетает сорок девятый, а пятьдесят первый и пятьдесят второй ждут своей очереди. На заднем плане толпятся другие, где-то мелькает номер 101. Ясно, что нет им числа. Цели их очевидны, они даже не пытаются прикрыть свои волчьи морды подобием овечьей шкуры. Под эскадрильей красуются стихи:

Мы летаем высокоМы летаем низко.Мы летаем далеко,Мы летаем близко.

На обложке, не оставляя никаких сомнений, четко, черным по голубому выведено «Для старшего дошкольного возраста». А что – самый подходящий возраст, чтобы закладывать основы. Весь вопрос – основы чего? Добра или зла? Любви или ненависти? Ответ так же ясен, как рисунок на обложке:

Оборона – наша часть, дело всенародное!Бомбы атомные есть, есть и водородные.

Тут, конечно, старший дошкольный возраст приходится весьма кстати: в таком возрасте человек еще может поверить, будто водородную бомбу используют для обороны.

Выходные данные книжечки говорят сами за себя – тираж сто пятьдесят тысяч экземпляров. Сто пятьдесят тысяч отпечатков окрашенных в цвет крови атомных боеголовок, пружинно выпрыгивающих со страниц над краснозвездным гусеничным чудищем. 150 тысяч бронетранспортеров с полным набором вооруженных солдат. Это вам не крабьи жабры, украденные жадиной-жабой!

И все-таки нам с Реночкой повезло, нас тоже издали тиражом сто пятьдесят тысяч экземпляров, – не для дела, а для удовольствия. Издали и поставили на прилавки книжных магазинов радом с книжкой Михалкова. Сейчас я могла бы нагло заявить, что ему была оказана честь стоять рядом с нами, но тогда я об этом не помышляла.

Я в упоении закружилась в литературной карусели и стала бегать в Доме литераторов на многолюдные вечера поэзии. Жизнь в Доме литераторов била в те дни ключом, то и дело проходили переводческие семинары, прозаические чтения и поэтические кампании.

Один вечер поэзии запомнился мне особенно ярко. Читали свои стихи молодые поэтессы, которые учились в нашем институте на курс старше меня, – Белла Ахмадулина и Юнна Мориц. Странным образом я начисто забыла выступление Юнны, хотя она всегда умела завоевать сердца публики своей неповторимо агрессивной манерой. И наверняка не ударила в грязь лицом и на этот раз. Но выступление Беллы Ахмадулиной затмило все остальные впечатления этого вечера.