Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - Юрий Владимирович Манн
Брат артиста А.С. Щепкин рассказывал, с каким трудом давалось это перенесение на русскую сцену «настоящей малороссийской народности», освобождение ее от мелодраматизма или же буффонады. Когда в 1823 году М.С. Щепкин впервые в Москве выступил в роли украинца, публика нашла его «не совсем удовлетворительным». «При театре существовало в то время убеждение, что малороссиянина непременно должно играть как обезьяну и коверкаться и гримасничать сколько возможно более»[117]. Это было тоже своего рода амплуа, причем одно из самых устойчивых.
В таком духе исполнял в Москве украинские роли актер-комик Лисицын, которого «некоторые любители» готовы были поставить в пример Щепкину.
Но, отталкиваясь от карикатуры, Щепкин не приближался к идеализации. Он не играл украинца вообще. Роль, о которой говорилось в только что приведенном высказывании А.С. Щепкина, – это Грицко из «Казака-стихотворца», поветовый писарь, помогающий тысяцкому Прудиусу во всех его плутнях, хитрец и хапуга – словом, персонаж «отрицательный». И тем не менее именно в этой роли Щепкин не понравился поклонникам игры Лисицына, потому что он освобождал образ от нарочитого высмеивания «хохла», от застывших черт дежурного комического персонажа, – но не от хитрости, коварства и других конкретных пороков данного героя. Грицко не утратил от этого свое качество «отрицательного персонажа». Более того, как таковой он стал благодаря реалистически тонкой игре Щепкина убедительнее и правдивее.
Видимо, в этом же направлении изменял эту роль Соленик. Е. Гребенка, при его резко отрицательном отношении к пьесе «Казак-стихотворец», признавал: «Здесь Зелинский (Прудиус) и Соленик (Грыцко) были превосходны; они создали свои роли, заговорили в них языком чисто малороссийским – и были приняты публикою с восторгом».
Эта трансформация украинских образов во многом была аналогична уже знакомому нам процессу. Подобно тому как подлинно комические характеры строились Солеником и Щепкиным из доступного «водевильного материала», так и правдивые, реалистически глубокие украинские образы зачастую вырастали у обоих артистов на такой драматургической основе, которая, казалось бы, предрасполагала только к фарсу и карикатуре. Актер в таких случаях выступал не «соперником» автору, но просто автором. Он «создавал свою роль», как говорил Гребенка.
Примером может служить «Комедия с дядюшкой» П.И. Григорьева, где Соленик играл роль слуги Фильки, или Хвильки, как он себя называет. «Роль его была чересчур карикатурна, но он успел сделать из нее что-то похожее на истину»[118], – писал рецензент О. Т-ко. «Соленик Филькой-хохлом, слугою приезжего дядюшки уморителен донельзя»[119], – отмечал А. Данилов. Последнее свидетельство является важным указанием на то, что, освобождая образ от карикатурности, Соленик не стирал с него комического выражения.
Сходный образ был создан Солеником и в «Сватанье на Гончаривке». Правда, эта «малороссийская опера» Квитко-Основьяненко предоставляла актеру бóльшие возможности, чем «Казак-стихотворец» или «Комедия с дядюшкой». «Как ни бедна опера Сватанье по содержанию», – отмечал Рымов, в ней есть положительная сторона: «непритворная веселость, местами возвышающаяся до комизма, местами переходящая в простодушно трогательные, а главное, верные, живые картины характеров малороссийских, чистый… язык».
О Стецько-Соленике Рымов писал: «Хотя Стецько ведет свой род… от Аксенов, Филатов и Мирошек, однако ж он стоит гораздо выше своих нечесаных предков; он фарс, но фарс, созданный мастерски…»[120] Соленик «уморителен донельзя», – прибавляет рецензент, поясняя, что подразумевается в данном случае под словом «фарс».
Кроме названных ролей, Соленик играл Макогоненко в «НаталкеПолтавке» и Чупруна в «Москале-Чаривнике» Котляревского, а также Шельменко в двух комедиях Квитко-Основьяненко: «Шельменко – волостной писарь» и «Шельменко-денщик». Это были первые удачные произведения украинской драматургии – не чета водевильным поделкам А. Шаховского или П. Григорьева. Не случайно созданные актером в этих спектаклях образы Макогоненко, Чупруна, Шельменко современники называли в числе самых крупных удач Соленика – так же как и Щепкина, который играл эти же роли.
Наивысшим достижением Соленика была роль украинского крестьянина Михайло Чупруна, в которой харьковский артист соперничал с «самим» Щепкиным.
3
Рымов писал в своих воспоминаниях о Соленике: «В роли Чупруна он был выше Щепкина. Вполне владея малороссийским языком и отличаясь в высшей степени натуральною игрою, как и московский артист, Соленик придавал этой роли не тот характер, в каком являлась она у Щепкина. У последнего Чупрун – простофиля, верит всему, всего боится; у первого – он прост по наружности, не хочет вывести Москаля на чистую воду – по лености, между тем смекает все очень хорошо, когда говорит лукаво: „Ой, гляды, жинко!“ Чупрун – Щепкин – таков, каким создал его Котляревский; Чупрун – Соленик – собственное создание нашего артиста, верная копия природы, или лучше, сама природа».
Это важное свидетельство необходимо сопоставить с другими фактами. Прав ли Рымов по отношению к Соленику? Да, во многом прав.
Схваченный им абрис фигуры Чупруна – Соленика закрепляется, делается явственнее в высказываниях других мемуаристов: «Необыкновенно хорош и строго верен действительности бывал Соленик в „Москале-Чаровнике“, в роли Чупруна… – пишет неизвестный нам автор. – Многие изображают Чупруна простячком-хохлом, вахлаком, у Соленика он выходил хитрым малороссиянином под оболочкой простоты, и это-то простота была сама ирония»[121].
Прав ли Рымов по отношению к Щепкину? Да, в общем, прав. Автор второго высказывания о Соленике – Чупруне, как мы видели, также противопоставляет харьковского актера другим исполнителям этой роли – очевидно, прежде всего Щепкину. Но еще более важны непосредственные отзывы о трактовке Щепкиным образа Чупруна. Рецензент А.Ж., видевший Щепкина в этой роли на казанской сцене, писал: «Тут-то весь неподдельный, естественный комизм его без малейших фарсов выказался в высшей степени. Неуловимыми оттенками смешались в нем и робость, и леность, и наивность, и неповоротливость, и уморительное молодечество, и во всем блеске врожденный юмор малороссиянина»[122]. Диапазон духовных черт Чупруна – Щепкина, каким он вырисовывается из этого отзыва, гораздо шире, чем у Рымова, и это естественно, потому что последний противопоставляет щепкинского солениковскому по одному, ведущему признаку. Но показательно, что и при таком подробном описании характера щепкинского Чупруна в нем не были отмечены те черты («хитрость» и «ирония» под оболочкой «простоты» и др.), которые и Рымов, и другой мемуарист ставили во главу угла трактовки образа Солеником. Видимо, Щепкин давал этой роли иной акцент. Будущий композитор А.Н. Серов, видевший Щепкина в Симферополе в 1846 году и отмечавший, что в созданном им характере Макогоненко (в «Наталке-Полтавке») главное – это «смесь» необычайной хитрости и доброты, обронил ценное замечание: «Тут совсем другой оттенок, нежели в Чупруне»[123]. (Серов имел в виду Чупруна – Щепкина.)
Но как проявлялось это различие трактовки образа Чупруна в ходе самого спектакля? Каков реальный смысл замечания о том, что у Щепкина Чупрун всему «верит», в то время как у Соленика он только притворяется простаком, а на самом деле
