Александр Владимирский - Роксолана и Сулейман. Возлюбленные «Великолепного века» (сборник)

Чем еще заниматься девушкам, ничего не знавшим и не видевшим жизнь за пределами гаремных стен? Попав в гарем почти ребенком, девочка оказывалась вырвана не просто из своей среды, она была вырвана из самой жизни. За годы, проведенные в золотой клетке, большинство успевали забыть, что существует мир, в котором есть что-то, кроме неги, лени, обжорства и зависти. Даже рабыни, занятые обслуживанием одалисок, и те не стремились вырваться из гарема, потому что тоже отвыкли от настоящей жизни.

Что видели те, кто месяцами не выходил за пределы крошечных двориков? Свободных выходов в сад, как в сериале, просто не могло быть. Прежде чем хоть одна прелестная ножка ступала за порог, все из сада должны быть удалены, раздавался крик вроде: «Берегись!» – и мужчины-садовники, многочисленные слуги, не являвшиеся евнухами, бросали все, чем занимались, и опрометью кидались прочь, рискуя медлительностью навлечь на себя гнев, для начала, кизляра-аги.

Каждый выход в сад и особенно выезд на природу сопровождался немыслимыми мерами предосторожности, чтобы ни один нескромный взор не оскорбил чувство скромности наложницы, даже если такового не было в помине.

Никто не должен видеть не только лицо или стройный стан одалиски, но и угадывать ее фигуру в коконе ткани, которой та обернута за порогом гаремных построек.

Внутри самого гарема почти все наоборот. Кутаться в меха или просто надеть платье с закрытым воротом – привилегия валиде, кадин, в самые холодные зимние дни – еще икбал. Все остальные – гезде и тем более джарийе – должны ходить в тонких, почти прозрачных одеяниях, с открытой грудью и часто животом, словно готовыми в любую минуту станцевать танец живота. Конечно, это не касалось пожилых рабынь, поневоле вынужденных прятать свои фигуры, чтобы не оскорблять эстетические чувства окружающих.

Почему? Наверное, потому что фигура кадины султану уже знакома и интересует мало, а упругую грудь рабыни должно быть видно сразу.

Возможность ходить одетой в гареме – почти привилегия, от которой едва ли отказались бы близкие к султану женщины, оголяя грудь до предела и демонстрируя ее нескромным взорам невесть откуда взявшихся чужих мужчин.

Гарем – вотчина султана, и в свою вотчину он не допускал никого из мужчин. Евнухи не в счет. Если требовалось выполнить какую-то работу, которая не под силу женщинам, прелестниц удаляли, все ближайшие двери надежно запирали, вокруг стеной вставали евнухи и только тогда разрешалось войти ремонтникам, например.

Известно, что Сулейман даровал своему другу Ибрагиму-паше величайшую привилегию – входить в свой гарем и даже выделил ему отдельную спальню. Правда, зачем – не объясняется, неужели делился своими одалисками? Не может быть, султан был очень ревнив. В случае, когда девушка выходила за пределы гарема, например будучи «приглашенной» на рандеву к султану в его спальню вне Дома радости, ее проводили всевозможными тайными путями, укутанную в кучу накидок с ног до головы.

На прогулки дамы выезжали в закрытых каретах со старательно завешенными окнами. Во время разных праздничных мероприятий сидели за решетками и под накидками, подглядывая за всем сквозь узкие щели. Если катались на лодках по заливу, то его, как и сад, предварительно очищали от других лодок…

Замкнутая жизнь, при которой любая новость, любое известие извне казались событием. Этим девушкам, не искушенным ни в чем, кроме зависти, сплетен и любви, которую они знали только теоретически, можно было рассказывать любые сказки, любые истории, и они верили. А если до гарема знали только закопченные стены сакли и полукружье родных гор, где от аула до аула горными тропами не каждый доберется, то и вовсе верили. Привозили такую горянку, закатанную в ковер, продавали на закрытом рынке, обучали в гареме премудростям угождения всем подряд – вот и не подозревала она, что в жизни есть что-то еще, кроме гарема и ее бедного дома.

Чем отличалась Роксолана, причем отличалась выгодно? До своего пленения она жила нормальной жизнью смешливой, задорной девчонки в городе, пусть маленьком, но заметном, возможно, с отцом, матерью или братьями ездила на торг в тот же Львов, который должен казаться огромным по сравнению с Рогатином…

Потом училась в Кафе. Это уже закрытый мир, и одновременно открытый по-иному. Где еще девчонка из Рогатина могла изучить персидскую поэзию или познакомиться с основами геометрии Евклида или философскими трудами Платона?

Возможность учиться счастливо наложилась на природную любознательность, а приветливость и даже смешливость помогли выжить в жестоком мире гарема. Результат получился очаровательным: как бы ни поливали Роксолану грязью давнишние и нынешние недоброжелатели, приходится признавать, что она была любознательна, много знала и не уставала учиться. Это свидетельства незаинтересованных лиц – различных посланников-иностранцев. Султану Сулейману было о чем беседовать со своей Хасеки.

Кстати, Хасеки буквально означает «принадлежащая султану», все, что начинается с «хас», – это султанское, так, его земельные владения назывались «хассы».

Валиде

О матери султана Сулеймана Хафсе Айше стоит рассказать подробней. Удивительная женщина, которую любили все, кто знал. В Манисе до сих пор добрым словом поминают Хафсу Айше, или, как чаще пишут, Айше Хафсу, и ее фестиваль Месир Маджуну. Кто бывал в Турции, знает эти длинные конфеты со своеобразным вкусом приправ.

Хафса в переводе с арабского – «молодая львица».

Она была красива, очень красива даже в возрасте. Это подтверждает портрет Хафсы Айше.

Отец Хафсы известен – это крымский хан Менгли-Гирей, мать – простая наложница, судя по всему не сыгравшая в ее судьбе никакой роли (об этом мы никогда не узнаем), возможно, была полькой, может быть, еврейкой. Менгли-Гирей стал ханом при поддержке османского султана Баязида II, деда Сулеймана. Тогда, конечно, самого Сулеймана еще не было.

Менгли-Гирею предварительно пришлось посидеть в тюрьме у султана Баязида, была у добродушного султана, большого любителя красивых цветов и красивых женщин, такая слабость – сажать в тюрьму иностранцев, заподозренных в… да какая разница, в чем? Иностранца всегда есть в чем заподозрить, если его полезно подержать в тюрьме.

У Баязида в тюрьме провел целых четыре года будущий дож Венеции синьор Андреа Гритти, отец известного любителям сериала «Великолепный век» Луиджи Гритти. На здоровье Андреа Гритти османские застенки не повлияли, во всяком случае, в семидесятилетнем возрасте он соблазнил некую монахиню, которая родила от него ребенка.

На Менгли-Гирея тоже ничего не повлияло, у него тоже родилась вон какая красавица.